— Еще один метеорит?
— Илья Петрович! Этот майор. Калушенко. Из МЧС. Он самовольно попытался пересечь границу зоны!
— Туда ему и дорога. Но у него получилось?
— Получилось. На вертолете. Только он выбросился над зоной.
— Откуда?
— Из вертолета. Над зоной выбросился. Вниз сиганул!
— Да черт их всех возьми! Что, у нас своих идиотов мало, что их нам из центра присылают? Где вертолет?
— Вертолет приземлился на кольце. Сейчас опрашиваем пилота.
— Ладно. Хоть имущество не пострадало. Софья Ивановна! Возьмите мальчика. Софья Ивановна. Где мальчик?!
Мальчика уже не было. Воспользовавшись громогласным явлением Лафетова, движимый безошибочным мальчишеским инстинктом, Павлик уже летел, едва касаясь ободранными коленками земли, через этот тепличный коридор назад, к дому, к бабушке! Прочь от этого сумасшедшего мира, от этих безжалостных «белых птиц», туда, где зона расцветает дикими цветами, но где никто не заставляет его тащить тележки, канаты или что-нибудь взрывать. Он промчался эти двести, триста, четыреста метров быстрее, чем истошный крик Лафетова докатился до оцепления, вылетел отчаянным зверьком из тоннеля, пробежал последние десять метров, юркнул под приклад оторопевшего курсанта и нырнул в зону. Огромные пахучие цветы хлестнули его по щекам. Он пробежал между раскидистыми кустами и увидел заплаканную Наташку.
— Павлик! — заревела она в голос. — Я думала, что вас застрелили!
С этими словами она бросилась к нему на шею, обхватила тонкими руками и поцеловала в губы грязными и сладкими губами.
— Только не говори никому, что я тебя поцеловала, а то умру!
Павлик растерянно опустился на землю. Он понял, что было не так в этот день с самого утра. Музыка! Неслышная уху, она вливалась в него через подошвы, ободранные коленки, кончики пальцев, кожу лица, ноздри и глаза, заползала невидимым ритмом или вибрацией внутрь и пронизывала все существо.
14
Когда-то давно, когда Павлик был еще маленьким, она села с ним на Московском вокзале в электричку минут за двадцать до отправления. Час был неурочный, народу в вагоне оказалось мало. Павлик съел мороженое, через пять минут начал ерзать, через десять прыгать со скамьи на скамью, а через пятнадцать спросил ее свистящим шепотом:
— Мама, а почему электричка не едет?
— Не знаю, наверное, еще рано.
— А я знаю! Она силы набирает.
Наверное, в этот раз она набрала их недостаточно. Электричка ползла с одышкой, медленно и с частыми остановками. Половину трехчасового пути ей пришлось стоять, потому что никто не уступал место. Непорядочные мужчины играли в карты, порядочные притворялись спящими. Утешало только одно: теперь ей не приходилось тащить с собой тяжелые сумки с продуктами. Времена изменились. Все уже можно было купить и в городе и даже дешевле, чем в столице. Были бы деньги… Были бы деньги… Были бы деньги… Электричка убаюкивала. Павлик уже стал такой большой. Многие вещи понимает еще до того, как она откроет рот, чтобы сказать ему о чем-то. Как он похож на своего отца…
Три бесконечных часа. Она любила их, эти три часа. Отступали заботы, она оставалась наедине с собой, отключалась от захлестывающего быта, от боли, от усталости, от разочарований и даже от одиночества. Она думала… Вспоминала и проживала заново счастливые моменты собственной жизни. Мечтала о свершении каких-то давних задумок или планов. Купалась в любви к ребенку. Старалась восстановить до мельчайших черточек в памяти лица давних и полузабытых знакомых, их одежду, тембр голосов… Негромко плакала о чем-то…
Ну, вот уже и нелепые красные пакгаузы по левую руку. Столбы семафоров. Пышные вишневые сады и картофельные грядки в полосе отчуждения. Вокзал. Ожидающие, встречающие и уезжающие. Город. Электричка остановилась, раскинула двери и, тяжело вздохнув, привалилась к серому исплеванному и истоптанному перрону. Все.
Любила ли она этот город? Вряд ли. Любить безоговорочно можно только свою настоящую родину, то место, где прошло твое детство. Но в этом городе прошло и проходит детство ее сына, так что у нее еще есть время полюбить эти улицы и эти дома. Она вышла из вагона, перешла по мосту на привокзальную площадь, миновала шумный рынок и вышла к трамвайной остановке. Ни первого, ни третьего номера видно не было, она отошла к лотку и купила связку бананов. К остановке с двух сторон одна за другой подходили «двоечки» и, высыпав и всосав в себя пассажиров, отправлялись дальше. Все ясно. Опять какой-то трамвай от старости рассыпался прямо на рельсах. Почему ей всегда не везет? Она улыбнулась про себя двойственности этого слова.
