— Ты идиот. Ты законченный идиот!
— А ты сестра идиота. И, скорее всего, тоже идиотка, по крови.
Верка заплакала и обняла меня, стараясь не касаться обезображенного лица.
— Ну, если тебе так надо было спустить чье-то колесо, неужели ты не мог выбрать кого-то поменьше ростом? Ведь он мог тебя убить!
— Мог, но не убил. Может быть, в этом и заключается чистота эксперимента?
— Ты вышел, я на кухне. Вдруг слышу грохот. И дверь хлопнула. Я бегу, а ты на полу лежишь и не дышишь. И котлета у тебя изо рта выпала, я думала, ты язык откусил себе. Я как закричу, тут соседка прибежала, стала в милицию звонить, в скорую…
Зазвонил телефон.
— Алло! — сказал я, поморщившись и перекладывая трубку из левой руки в правую. — Кто это?
— Милиция. Районное отделение. От вас звонили? По поводу нападения?
— Не было никакого нападения.
— То есть, как это не было? Мы наряд выслали. Что там у вас происходит?
— У нас все замечательно. Приезжайте, чаю попьем, — сказал я и положил трубку.
Раздался звонок в дверь. Верка медленно освободилась от моих рук и пошла в коридор.
— Аккуратнее там, — попросил я. — Посмотри сначала в глазок.
Это была «скорая». Удивительная оперативность иногда случается у этой службы.
Врачиха оказалась сухопарой женщиной лет сорока с трезвыми глазами и закаленным характером. Она ощупала железными пальцами мою голову, подергала за язык, посмотрела зрачки и строго спросила:
— Упал?
— Как вы угадали? — поразился я.
Женщина вздохнула и зачем-то посмотрела костяшки тыльной стороны ладони Верки.
— Даже и не думайте, доктор, — посоветовал я ей. — Если бы меня сестричка ударила, мне бы и реанимация теперь не помогла.
— Может быть, так оно было бы и к лучшему, — отозвалась врачиха. — Насмотришься тут на вашего брата и думаешь иногда, что давно пора отстрел производить. С целью уменьшения бесполезной нагрузки на почву. Ну, что будем писать? Бытовая травма?
— Доктор так говорить не должен, — обиделся я. — Где ваше милосердие?
— Милосердие при мне. И слов моих оно не касается, — сказала врачиха. — Не тяните время. Что писать будем?
— Хорошо, — согласился я. — Только травма производственная. Писатель я. Упал, можно сказать, на рабочем месте. Хорошо, что карандашом глаз не выколол.
— Ваша фамилия Солженицын? — поинтересовалась врачиха.
— Нет, — удивился я.
— Тогда травма бытовая, — отрезала врачиха. — Если каждый мужик, у которого гайка лежит в кармане, станет себя слесарем называть, у нас у каждого крана по два слесаря стоять будет. Попьете вот эти таблетки. Если тошнота не прекратится, к врачу.
Врачиха защелкнула саквояж, подмигнула левым глазом и отправилась в ванную мыть руки.
— Доктор! — крикнул я ей вслед. — А почему вы руки моете перед уходом?
— А почему кошка умывается после еды? — спросила врачиха из ванной.
Я пожал плечами. Голова начинала все сильнее гудеть и явственно наливаться свинцом. Врачиха вышла из ванной, посмотрела на меня с плохо скрываемым сожалением и ушла. Верка вышла ее проводить и вернулась через минуту с милиционером. Милиционер хмуро посмотрел мне в лицо и присел на краешек стула.
— Что, лейтенант, нравится? — спросил я его, стараясь лечь удобнее. — Что-то вы быстро сегодня.
— Проездом, — отозвался лейтенант, — а насчет физиономии согласен. Приготовлено неплохо. Но видели и покруче. Заявление писать будете?
— Зачем? — спросил я. — Я ж упал. Вот в этом коридоре. Об ручку.
— Удивительно, — сказал лейтенант, раскладывая на потрепанной виниловой папке листки. — Откуда у людей такая меткость берется? Вроде и разбежаться особо негде. Вот. Пишите.
— А что писать, собственно? — переспросил я.
— А что было, то и пишите. В смысле «упал», — поправился лейтенант, — а то знаем мы вашего брата. Сегодня он упал, а завтра, когда хмель сойдет, оказывается, ему в этом человек двадцать помогали и кошелек отняли попутно с такой суммой, которой он и в глаза никогда не видел.
— Напрасно вы так, лейтенант, — вздохнул я. — Нет у меня ни брата, ни кошелька. Ну, правду так правду. Давайте сюда листок.
Я пристроил на коленях папку и накарябал следующее: «Я такой-то-такой-то, находясь в здравом уме и сравнительно ясной памяти, подтверждаю,
