Библия Раджниша. Том 1. Книга 1

Для меня нелегко снова начать говорить. Говорить мне всегда было непросто, потому что я пытался выразить невыразимое. Тем более сейчас.

После тысячи трехсот пятнадцати дней безмолвия я чувствую, что прихожу к вам как будто из совершенно другого мира. На самом деле, так оно и есть.

Мир слов, языка, концепций и мир безмолвия так диаметрально противоположны, что не имеют точек соприкосновения, они нигде не встречаются. Они не могут встретиться по самой своей природе. Безмолвие — это состояние без слов; и говорить теперь — все равно, что учить язык снова, начиная с букваря. Но это для меня не новое переживание; это случалось со мной и ранее.

В течение тридцати лет я говорил беспрерывно. Это было так напряженно, поскольку все мое существо тянулось к безмолвию, а я направлял себя к словам, языку, концепциям, философиям.

Не было другого способа передать людям что-либо, а мне нужно было передать им откровения необычайной важности. Не было способа уклониться от ответственности. Я должен был нести ее.

В тот день, когда я реализовал свою собственную сущность, я стал таким завершенным, что замолчал. Больше не о чем было спрашивать.

Один из моих университетских профессоров, всемирно известный профессор, доктор С. К. Саксена — он многие годы был профессором философии в Америке — много раз, бывало, просил меня задать ему какой-нибудь вопрос. А это было в те дни, когда я был так исполнен, так удовлетворен; у меня не было никаких вопросов, нечего было искать.

Поэтому я говорил ему: «У меня есть ответы; вопросов у меня нет».

Он смеялся и говорил, что я сумасшедший: «Как можно иметь ответы, не имея вопросов?»

Я настаивал: «Пока у вас есть вопросы, вы никогда не будете иметь ответов. Если вы не прекратите спрашивать, вы не найдете главный ответ. И он не приходит в форме ответа, но он ответит на все, не отвечая на какой-то конкретный вопрос, но просто отвечая на все вопросы: возможно, невозможно, вероятно, невероятно».

После моего просветления ровно тысячу триста пятнадцать дней я пытался хранить молчание — насколько это было возможно в тех условиях. В силу некоторых причин я должен был говорить, но разговор мой был телеграфным. Мой отец очень сердился на меня. Он так сильно любил меня, что имел на это все права. Когда он посылал меня в университет, то взял с меня обещание, что я буду писать ему, по крайней мере, одно письмо каждую неделю. И когда я замолчал, я написал ему последнее письмо, в котором сказал: «Я счастлив, невыразимо счастлив, предельно счастлив, и из самой глубины моего существа я знаю, что навсегда останусь таким, как сейчас, буду ли я пребывать в теле или нет. В этом блаженстве есть нечто от вечности. Поэтому теперь каждую неделю, если вы настаиваете, я буду писать одно и то же снова и снова. Это не будет выглядеть нормальным, но я обещал, и поэтому каждую неделю буду опускать в почтовый ящик открытку с надписью «ditto» (то же самое). Пожалуйста, простите меня, а когда получите письмо с надписью «ditto», перечитайте это письмо».

Он подумал, что я совершенно сошел с ума. Немедленно он ринулся из деревни, прибыл в университет и спросил меня:

«Что с тобой случилось? Увидев твое письмо и твою идею с этим «ditto», я подумал, что ты сошел с ума. Но, глядя на тебя, мне кажется, что это я сумасшедший; весь мир сошел с ума. Я возвращаю твое обещание и слово, которое ты дал мне. Не нужно писать каждую неделю. Я буду теперь читать твое последнее письмо». И он хранил его до самого последнего своего дня; оно лежало у него под подушкой.

Человек, заставивший меня заговорить, — тысячу триста пятнадцать дней я хранил молчание — был также очень странным человеком. Сам он хранил молчание всю свою жизнь. Никто не слышал о нем; никто не знал о нем. И был он самым драгоценным человеком, которого я встречал в этой или в любой другой из моих жизней в прошлом. Его имя было Магга Баба. Это не совсем имя; «магга» означает просто «кувшин». Он обычно носил с собой кувшин — единственную свою собственность — пластиковый кувшин. Из этого кувшина он пьет, с этим же кувшином просит на пропитание. Люди бросают что-нибудь в кувшин: деньги, пищу, воду — вот и все. А если кто-нибудь захотел бы взять из его кувшина, то не встретил бы возражений. Так что люди берут у него деньги или пищу — особенно дети, нищие. Он не запрещал никому бросать, он не запрещал никому брать. И был он абсолютно безмолвен, так что ни у кого не было даже понятия о его имени, поскольку он никогда не называл себя. Его просто начали называть Магга Баба — из-за кувшина.

Но глубокими ночами, когда никого не было, я, бывало, посещал его. Было очень трудно найти время, когда никого не было, поскольку он притягивал к себе различных странных людей. Он не разговаривал, так что интеллектуалы к нему не ходили — только простые люди. И что же делать с ним? В Индии ходить к человеку, который реализовал себя, называется сева. Буквально это означает «служение», но такой перевод не дает объяснения, поскольку слово сева имеет священный смысл, которого не имеет слово «служение». Когда вы ходите к человеку, который познал, что вы еще можете делать, как не служить ему? Так что люди упорно приходили к нему и массировали его ноги, а кто-то массировал голову, но он ничего никому не говорил. Он не говорил ни «да», ни «нет». Иногда они не давали ему даже спать, поскольку массировали его впятером или вшестером. Так они исполняют севу. Много раз я вынужден был выгонять от него людей, а жил он в бунгало, открытом со всех сторон. Время от времени, особенно холодными зимними ночами, я, бывало, находил его одного, тогда он говорил мне кое-что.

Он заставил меня заговорить. Он сказал: «Посмотри, я был в безмолвии всю свою жизнь, но они не слышат, они не слушают. Они не понимают, это недоступно им. Я потерпел неудачу. Я оказался не в состоянии сообщить то, что нес в себе, а теперь мне осталось не так много времени. Ты молод, перед тобой долгая жизнь. Пожалуйста, не прекращай говорить; начни. Трудно, почти невозможно выразить сообщаемое в словах, ведь оно пережито в состоянии безмолвствующего сознания. Как обратить это безмолвие в звук? Кажется, что нет такого способа. Его действительно нет».

Но я понял смысл слов Магга Бабы. Он был очень стар и говорил мне: «Ты будешь в таком же положении. Если ты не начнешь вскоре, то внутреннее безмолвие, вакуум, внутреннее ничто, затянет тебя вовнутрь. И тогда придет время, когда ты не сможешь выйти. Ты утонешь в этом. В тебе предельное блаженство, но весь мир полон несчастья. Ты мог бы показать путь. Возможно, кто-нибудь и услышал бы, возможно, кто-нибудь и пошел бы по этому пути. По крайней мере, ты чувствовал бы, что сделал то, что ожидало от тебя само существование. Да, это ответственность».

Я обещал ему: «Я постараюсь сделать все, что смогу». И вот тридцать лет я говорю непрерывно, используя для этого любой мыслимый повод.

Но я дошел до смысла, до которого не дошел Магга Баба. Он спас меня от своего разочарования; но я дошел до нового понимания, до нового смысла. Я забросил свою сеть во все стороны, чтобы поймать в нее максимальное число людей, имеющих потенциал для цветения. Но затем я почувствовал, что слов недостаточно.

Теперь я нашел своих людей и организовал некое безмолвное приобщение, которое поможет по двум причинам. Во-первых, те, кто не понимает безмолвия, будут отброшены. И это будет хорошо. Это будет хорошая прополка. Иначе эти люди будут продолжать цепляться за меня, за мои слова, потому что их интеллект получает удовлетворение. А я здесь не для того, чтобы удовлетворять их интеллект. Мое назначение много, много глубже, оно лежит в ином измерении.

Эти дни безмолвия помогли отстраниться от меня тем, кто испытывал по отношению ко мне интеллектуальную любознательность, рациональный интерес. Кроме того, и это во-вторых, это помогло мне найти моих настоящих, подлинных людей, которым не нужны слова, чтобы быть со мной. Они могут быть со мной без слов. В этом различие между общением и приобщением.

Общение идет через слова, приобщение — через безмолвие.

Так что эти дни безмолвия были чрезвычайно плодотворны. Теперь остались только те, для кого достаточно моего присутствия, достаточно моего существа, для кого достаточно жеста моей руки, для кого достаточно моих глаз; для кого больше не нужен язык.

Но сегодня я решил снова заговорить — снова заговорить спустя тысячу триста пятнадцать дней — по простой причине: картина, которую я пишу всю свою жизнь, нуждается в нескольких мазках здесь и там для