опилками.
Несмотря на свое состояние, я прекрасно знал, что за последний литр мы не заплатили. Я сделал вид, что позабыл.
Племяш, чтобы не напоминать мне об этом, вытащил банкнот, который я ему дал.
– Сколько? – спросил он у хозяйки.
Неосознанно я дождался этого вопроса, чтобы вмешаться:
– Нет… нет… оставь… я заплачу.
Свежий воздух хмель не прогнал. Улица, полная народа, была размыта, как когда примеряешь чьи-нибудь очки. Лица походили на маски. Фары автомобилей проезжали на высоте моего живота. Уши были заткнуты ватой. Моторы такси имели вид горячего железа, ценности не имеющего. Тротуар двигался под ногами, как когда взвешиваешься. Можно было бы сказать, что улица мечты, с огнями повсюду.
Я был так счастлив, что с удовольствием бы кричал об этом.
Теперь я больше не хотел делиться с Племяшом: мне захотелось отдать ему все. Я нашел, что моя бедность была не такой уж большой. Бог мой, есть ли радость более благородная, чем радость отдать все, чем обладаешь, и смотреть, оставшись с пустыми руками, на того, кого осчастливил!
Я готов был подарить все Племяшу, когда одна мысль меня остановила. Он, быть может, того недостоин.
Мы шли уже минут пять, когда мысль человека хорошо поевшего пришла мне в голову. Я обернулся. Племяш следовал за мной.
– Эй… идем к Флоре!
– Что за Флора?
– Место, где развлекаются.
Моряк, который был пьян, шагал косо, одно плечо много ниже другого. Он шел по краю тротуара, как эквилибрист. Локоть прижат к животу, рука дрожит на уровне подбородка: он имел вид дегенерата. Голова дергалась, как надувной шар на короткой нитке. Конец фланелевого пояса свисал до колен.
– Как видишь, Племяш, на земле оно лучше, чем под водой.
Никогда я не был таким счастливым. Мой друг шел за мной. Это я его вел вперед. Я подумал, поверни я налево или направо, не имеет никакого значения, потому что моряк следовал за мной.
Несмотря на сутолоку, путь передо мной неизменно оставался свободным. Когда предстояло перейти улицу, полицейский, как нарочно, останавливал движение. Когда перед нами возникал затор, стоило подойти ближе, как открывался проход.
Мы свернули в пустынную улицу. Свет фонарей дрожал на уровне вторых этажей. Наши тени, переломленные в коленях, то обгоняли нас, то следовали за нами по стенам. Наверху одного дома горящее окно отбрасывало свой увеличенный и потускневший квадрат на противоположный фасад.
Время от времени я опирался о стену: известка влезала мне под ногти.
Или вдруг хлопал себя по внутреннему карману, потому что, несмотря на опьянение, я не забывал о своем бумажнике. Я опасался, как бы спутник не воспользовался моим состоянием, чтобы его украсть.
Послышался граммофон. Номер осветил дверь.
Мы прибыли.
Должен сказать, что один я никогда бы не осмелился прийти сюда. Вдвоем – совсем иное дело. Внимание людей направлено не на тебя одного.
Тем не менее, я желудком переживал эмоцию.
Итак, я входил в один из этих домов, о которых был наслышан с детства. И входил сюда, как хозяин себе самому, а не как когда-то – примкнувшим к ватаге однополчан.
Я позвонил.
Несомненно для того, чтобы избавить нас от неловкости быть увиденными на пороге, дверь немедленно открылась.
Мы вошли.
Благодаря специальному приспособлению, дверь закрылась сама по себе.
Я тут же подумал о своей шляпе. Я обнажил голову и, чтобы придать себе вид завсегдатая, устремился прямо вперед.
– Не туда, – крикнула толстая женщина, нам открывшая.
На ней были белые чулки, кожаная сумочка на стальной цепочке и кружевной передник, слишком маленький для своего предназначения.
Она привела нас в зал, который ошеломлял своим размером, как все залы, которые находятся в глубине зданий.
Несколько клиентов, довольные от своей свежевыбритости, рассматривали пластинку граммофона, которая вращалась. В глубине была заброшенная сцена со смесью разных декораций.
– Барышни ужинают. Будут через несколько минут. Что пожелают господа в ожидании?
Я знал, что напитки в этих местах очень дорогие. Тем не менее, заказал бутылку вина.
Мы сели.
Я не снял свою накидку, потому что ее очень трудно надевать из-за подкладки рукавов.
Поведение Племяша меня раздражало. Он не снял свою фуражку. К тому же у него не было пристяжного воротничка. И вместо того, чтобы иметь униженный вид, как оно подобает, если ты не богат, смотрел он вызывающе.
Я толкнул его локтем.
– Сними свою фуражку.
Он подчинился. Красная полоска пересекала ему лоб от виска до виска.
В то время как мой сосед тер глаза послюнявленным пальцем, я под столом чистил спичкой ногти.
Еще не все лампочки были зажжены. Впечатление, как в кинематографе, когда пришел слишком рано. У клиентов был вид, будто сюда их привели насильно. Руки в карманах. Красные уши блестели, как носы. Потертая саржа проступала на молескине банкеток.
Фонограф остановился.
Один клиент, надув рот, стал имитировать его звук. Это не должно было быть трудно, поскольку я знал многих, кто так умеют.
Наконец появились женщины. Я их пересчитал. Числом их было семь.
Короткие платья издавали тот запах греха и нищеты, которым пахнут усыпанные блестками и мишурой одеяния восковых монстров, выставляемых в маленьких музеях на ярмарках.
Бледный грим и блеск кукол из глазированного картона. Перстни, в линию на пальцах, сверкали.
Когда одна из этих девушек легкого поведения была сама по себе, ее ноги казались красивыми, но как только она смешивалась со своими компаньонками, недостатки их бросались в глаза, уж и не знаю, чем это рационально объяснить.
Одна женщина села рядом с нами и, смеясь, откинулась на банкетку. У нее
