42
Молодой человек, хмурясь, последовал за медсестрой по коридору в сторону последней комнаты. Весьма бледный, он слегка прихрамывал. Медсестра стучала каблуками по полированному полу впереди него.
Она остановилась у двери и повернулась к нему.
— Мы написали племяннику миссис Банньер еще несколько месяцев назад (он у нее единственный живой родственник), но он так и не приехал. Старую леди не посещали много лет, но она, похоже, не жалуется.
— А разве Алисия Лайтоулер не бывала здесь?
— Кто? О, жена мистера Лайтоулера… нет, она давно не заезжала сюда. По-моему, ей неизвестно, что миссис Банньер теперь намного лучше. Мы всегда полагали, что племянник миссис Банньер известит всю семью. Но никто не приехал.
Она подождала ответа, но глаза юноши остались пустыми. Этот молодой человек кажется ей очень усталым, словно он не спал всю ночь. Губы его на мгновение напряглись. Она вновь спрашивает себя, что он делает здесь. Решил повидать старую леди, которой много лет никто не интересовался.
Под ее присмотром он постучал в дверь.
Ответа нет.
— Входите, — говорит она. — Она часто забывается и не слышит. Возможно, она и не сразу поймет, кто вы такой.
Коротко кивнув, он распахнул дверь.
Комната залита ярким солнечным светом, на миг ослепившим его. Белые стены, белая постель. Заметив фигуру, сидевшую у окна, Том замер на месте. Какое-то мгновение он не мог шевельнуться, не мог шагнуть дальше.
Это была Элизабет Банньер.
Медсестра, кашлянув, напомнила ему:
— Я буду на посту, если вам что-нибудь потребуется.
— Благодарю вас. — Ум его был занят чем-то иным.
Должно быть, лицо его что-то выразило, потому что она отступила назад, быстро повернулась и торопливо направилась по коридору.
Элизабет Банньер никогда не видела меня прежде, подумал он, и не имеет обо мне даже малейшего представления. Потом, как мне открыть ей все эти новости. Немыслимость затеянного им предприятия заново поразила Тома. Она не была ему кровной родственницей и не имела причин верить в то, что он хотел сказать.
Да и знает ли она вообще Рут?
Все это время он разглядывал старую женщину, сидевшую у окна: хрупкую тень, вычерченную на светлом фоне… птичьи черты, голову, глубоко ушедшую в плечи.
Том шагнул вперед. Бесцветная кожа показалась ему почти прозрачной — как папиросная бумага. Он отметил надувшиеся узлы вен на руках и запястьях.
— Миссис Банньер?.. — Слова нарушили выбеленное молчание. Бумажные веки порхнули, сухая черепашья голова дрогнула, неровно поднялась и опала грудь. — Элизабет, как вы себя чувствуете? — Руки ее больше не покоились на коленях. Узловатые суставы согнулись, чуточку дрогнули.
Более ничего не свидетельствовало, что она слыхала его.
— Элизабет, у меня есть для вас кое-какие новости от Алисии. Вы помните Алисию?
Она посмотрела на него, напряженная морщинка залегла между полинявшими глазами. Голос ее треснул, как старая грампластинка, — проглоченный и почти не слышный.
— Кто вы? Я не знаю вас. — Взгляд ее безразлично скользнул по нему. — Неужели пора пить чай?
Тому хотелось повторять имя Элизабет Банньер снова и снова, чтобы доказать себе, что она существует, и наперекор всем обстоятельствам владелица Голубого поместья еще жива.
Он подошел к креслу и присел перед ней на корточки. Белое лицо исчертили морщинки. Потом он вспомнил, что некогда Элизабет была красавицей, широко посаженные глаза еще сохранили отблески знаменитой синевы. Но теперь ему нужно было что-то сказать ей, что-то спросить.
— Элизабет, Алисия рассказала мне, где вы живете. Алисия велела попросить вас вернуться домой. Она хочет, чтобы вы приехали в Голубое поместье.
Он солгал, но другого способа вернуть ее домой Том придумать не мог.
Старуха ничего не ответила, руки ее разъединились, слабые и пустые. Она как будто даже ничего не заметила.
Он не мог говорить с ней о худшем, приходилось молчать о Рут, по крайней мере теперь. Он попытался снова.
— Вы понимаете меня, Элизабет? Поместье ждет вас. Я немедленно еду туда. И хочу взять вас с собой. Вы можете вернуться домой.
Взгляд бледных глаз вновь скользнул по нему.
— Ступайте прочь. Я не Элизабет. Вы перепутали. И ко мне это не имеет никакого отношения. Я не понимаю, что вы говорите. — Утомленная долгой речью, она умолкла. — Я хочу чашку чая. Ведь уже пора пить чай, так?
Этого следовало ожидать. Том хотел взять ее за руки, попытаться уговорить. Он попытается снова. Том встал и нагнулся к Элизабет, без стеснения поцеловав ее в макушку.
— Я принесу вам чаю. Скоро.
Ее неторопливый взгляд проводил его до двери.
Мальчишка исчез. Она знала, что он вернется, в его голосе решимость смешивалась с упрямством. Такой не сдается. Ее маленькая ложь ничего не исправит. Он знает ее. Он молод, а молодым так легко дается целеустремленность. Они живут надеждой, обещанием перемен и прогресса.
Впрочем, он выглядит по-другому. В его лице она заметила что-то тяжелое, что-то очень темное. Конечно же, он из поместья. Знакомый отпечаток.
Элизабет вздохнула. Она считала, что находится здесь в безопасности. Эти ужасные визиты Алисии давным-давно прекратились. Приближаясь к концу жизни, она надеялась, что случившееся в поместье не будет столь тяжко давить на нее.
Но бремя не исчезало. Власть дома не слабела. Она была заметна в его лице, голосе. И это было важнее всего. Ведь в ее мире — а может, и в других — осталось одно только поместье. Кирпичи и известка существуют вне зависимости от воли их обитателей.
Дом ждет, сказал ей мальчишка.
Конечно, он скользит по поверхности. Дом ждал всегда.
В этом забытом уголке ей не о чем было думать, никакие действительно важные события не могли отметить последние пустынные дни. Старуха, которая некогда действительно была Элизабет Банньер, хотя только что пыталась отрицать это, сидела одна в тот солнечный полдень и глядела через окно на чистое небо.
Время вышло теперь за пределы ее власти, превратившись в смесь воспоминаний и знаний, не имеющих ни последовательности, ни порядка. Настоящее представляло собой скучный зал ожидания. А в будущем — ведь ей уже девяносто пять лет — увы, трудно было сомневаться.
Все загадки остались в прошлом. Она не могла припомнить, что носила вчера и что ела за ленчем, но почему-то ее это не волновало. Подобные вещи всегда не были для нее существенными. Время сделалось
