— Мы следом за тобой, — сказала Робин, и засеменила за ней, как утка. Саванна пихнула ее в спину, подталкивая вперед. А Бернадин улыбнулась и подумала, что во всем этом есть большой смысл.
„ПОЧЕМУ ТЫ ЗДЕСЬ?"
Я жутко волнуюсь. Волнуюсь до того, что забыла, что договаривалась заехать сменить масло. Выкурила уже восемнадцать сигарет. Почти целую пачку. Никогда столько не курила, а ведь день еще не кончился. Если не ошибаюсь, Кеннет всегда был точен. Он приехал еще вчера рано утрем, но должен был сразу идти на семинары, а они тянутся целый день. И сегодня тоже куча семинаров. Он должен быть здесь к восьми. Уже половина восьмого, а я до сих пор не решила, во что одеться. Надевать что-нибудь в обтяжку не хочется, чтобы не выглядеть вызывающе. Но и выглядеть так, словно только что влетела с работы, тоже не хочется. Джинсы — простовато, а платье, наверное, слишком банально. Не знаю, что делать.
Звоню Робин, зачем, сама не пойму, и говорю:
— Я ничего не соображаю. Это смешно. Как будто на выпускной бал собираюсь, а не на ужин.
— Надень что-нибудь сексуальное. Пускай знает, чего себя лишал все это время.
— Что, например?
— Надень оранжевое платье. Тебе оно идет.
— Может, и правда?
— И постарайся приятно пахнуть.
— Ну, спасибо. Я потом перезвоню.
— Давай гуляй и за меня тоже!
И она бросила трубку прежде, чем я успела возразить, что не собираюсь делать ничего такого. Но на всякий случай побрызгала себя духами и померила оранжевое платье. Действительно неплохо. Кинулась в ванную, с минуту полоскала рот „Плаксом", стерла помаду и красные румяна и накрасилась оранжевыми. Пока нашаривала в шкафу туфли, в дверь позвонили. Тут сердце заколотилось так, что было слышно. Я чуть не захлебнулась — набрала слишком много воздуха. Чтобы прийти в себя, я сильно выдохнула, как будто выпустила воздушное колечко, и пошла к двери уже совершенно спокойно.
„Есть вещи, которые не меняются", — подумала я. На пороге стоял Кеннет — такой же черный принц, как и раньше. Как, почему я упустила его? Ума не приложу.
— Ты меня пустишь в дом? — спросил он.
Я засмеялась, но у него вид был торжественный.
— Подожди, постой так чуть-чуть.
Я оглядела его с головы до ног. На нем темно-синий костюм, светлая серая рубашка и розовый галстук. Росту в нем сто восемьдесят пять сантиметров, а весит он, похоже, как и раньше, под девяносто килограмм. В волосах и даже в усах заметна проседь. Темно-шоколадная кожа все еще гладкая. Нос широкой лепки, а губы — пухлые.
— Ты все такой же, — заключила я.
— А ты нет. Стала лучше. Время пошло тебе явно на пользу, Саванна.
Он крепко обнял меня и чмокнул в губы. „Слава Богу, не стал целоваться взасос", — подумала я.
— Ну, входи, садись.
— У тебя все так же хорошо со вкусом. — Он огляделся по сторонам. — Ты что же, теперь коллекционируешь картины?
— Что-то вроде.
— Здесь есть хорошие вещи. — Он хмыкнул. — А помнишь, было время, когда ты за квартиру не могла рассчитаться.
— Совсем не обязательно напоминать об этом. — Мне хотелось признаться, что я и сейчас еще побаиваюсь квартплаты. Только теперь уже за три квартиры: свою, здешнюю, мамину и в Денвере. Но зачем?
— Ух ты, а это кто? — Он разглядывал подпись на абстрактной композиции.
— Джон Розелл. Черный художник из Сент-Луиса. Эта работа для него не самая характерная. Обычно он работает в другой манере, но эта картина — одна из моих самых любимых. И к тому же она оказалась мне по средствам.
— Значит, он тоже черный, говоришь.
— Да.
— Приятно слышать. А это кто написал? Просто потрясающе!
— Вот эту — Чарльз Альстон, а другую — Джо Оверстрита. Это называется сериграф. Это пастель Бренды Синглтэри. Большой коллаж наверху — Ноа Пьюрифой. А вот это, — я показала на рисунок гуашью, — Джозеф Холстон. Та, с латунными масками и полотном, — работа Фрэнка Фрэзьера. А абстракцию выполнил Лэмерол Гейтвуд.
— Облегчаешь существование бедствующим художникам, м-м?
— Пытаюсь, — ответила я. — Если не мы купим их работы, то кто?
Я радовалась, что разговор зашел о картинах, а не обо мне, но знала, что скоро тема сменится.
— Так, значит, ты живешь в Финиксе?
Он опустился на диван и сидел такой красивый, что мне лучше было держаться от него подальше.
— Добилась уже чего-нибудь?
— Я только начала.
— Все куришь?
— Да, к сожалению. Но до девяносто первого года точно брошу.
— Кажется, в восемьдесят шестом ты это уже говорила.
— Перестань, Кеннет.
— Ты что, так и будешь там стоять, пока я не уйду? Я не кусаюсь, Саванна. Иди сядь.
Я села в кресло напротив него.
— Как тебе гостиница?
— Снаружи красота невозможная, а номер — ничего особенного. Знаешь, все хорошие гостиницы одинаковы.
— Ну, Кеннет, рассказывай, как же ты все это время жил?
Он забросил ногу на ногу, обхватил колено руками и подался вперед.
— Как я жил? Открыл частную практику.
— Да ну? Ты ушел из больницы?
— Ага. На самом деле, у меня теперь в штате десять человек.
— Ничего себе!
— Дочери три года.
— Знаю.
— Откуда?
— А помнишь Белинду и Роджера? Прошлым летом ездила домой, и Белинда мне рассказала. У тебя, случайно, нет при себе фотографии?
— Есть, конечно. — Он достал из бумажника карточку.
Девчушка оказалась самая обыкновенная, и я немножко слукавила, сказав, что она прелесть.
— А как тебе супружеская жизнь?
— По-разному.
— Ты счастлив? Погоди. Я забыла. Об этом не спрашивают, да?
— Я тебе так скажу: я не мог бы пожелать лучшей матери своему ребенку.
— Я не о том, Кеннет.
Он смотрел в потолок, как будто глубоко задумался.
— Можно, наверное, сказать, что я ее люблю. Но это не та глубокая и жгучая любовь. Скорее привычка.
— Зачем ты женился, если не любил ее?
— Затем, что она должна была родить моего ребенка.
— Так ты с ней залетел? — вырвалось у меня.
— Я ни с кем не залетал, Саванна. Я довольно постоянно встречался с ней месяцев шесть.
— Как со мной, — оборвала я.
— Нет, ошибаешься. Это ты встречалась одновременно с несколькими мужчинами и в то же время со мной. Если мне не изменяет память.
— Никогда!
— Неправда, Саванна.
— Откуда ты это взял, Кеннет?
— Но ты ведь встречалась со мной, только если я звонил и куда-нибудь звал, одним словом, проявлял инициативу.
— Ну и что?
— Я решил, что ты встречаешься с другими мужчинами.
— Но я не встречалась ни с кем.
— Почему же ты сама не звонила, никуда не звала?
— Потому что ты звонил только тогда, когда тебе было удобно, когда на меня оставалось время.
— Это не так, Саванна.
— Мне так казалось.
— Получается, нам обоим казалось неправильно.
— Возможно. Но согласись, Кеннет, ты никогда не был самым общительным человеком на свете, так что я так и не знала, как ты ко мне относишься.
— И я не знал, как ты ко мне относишься.
— О том и речь. Я больше не могла встречаться с тобой и гадать, а спрашивать тебя прямо в лоб не собиралась.
— Почему?
— Чтобы не быть смешной. Мне никогда не приходилось выяснять такие вещи. Обычно все очевидно.
— Разве я не относился к тебе с почтением и восторгом?
— С восторгом? Мне не восторги твои были нужны, Кеннет. Мне хотелось, чтобы ты меня любил. Ладно, хватит. Ты только приехал. Столько времени прошло. Не обращай внимания. Ты голоден?
— Нет, — он улыбнулся, — не сейчас.
— Не смотри на меня так.
— Я так и не смотрю. Раз уж мы говорим начистоту, скажи, а как ты ко мне относилась?
— Не помню. — Мне не хотелось отвечать.
— Лжешь.
— Я так скажу: ты меня покорил.
— Как это покорил?
— Чего ты от меня хочешь? Чтобы я призналась, что была безумно влюблена?
