— Да ты что?
— А ты не знала?
— Никто мне ничего не говорит.
— Теперь компьютеры его работу делают. Он нашел временное место, но там и половины прежнего не получает. Это на время, пока чего получше не присмотрит. Спад теперь, говорят. И вправду поверишь, что спад. Всем худо. Ты бы Шейле позвонила, а то ей не сладко.
— Черт возьми! — Я пошла с переносным телефоном на кухню и налила себе вина. — Так, мам, все-таки, как ты живешь? Только честно. У тебя деньги есть?
— Есть немножко.
— Немножко — это сколько?. — Восемнадцать долларов.
— Восемнадцать?! Завтра я тебе пришлю по телеграфу.
— Двадцати мне вполне хватит.
— Мам, ради Бога!.. — Я отхлебнула из стакана и затянулась. — Так. Теперь скажи: что нужно сделать, чтобы тебя снова ну, ввели… как это?..
— Восстановили в правах. Нужно только письмо от тебя такое, как ты в прошлый раз писала. Что ты платишь за мою квартиру триста девяносто шесть долларов в месяц. Они там уже знают, что остальное платит Восьмая программа.
— Кому отправлять?
— Отправь мне.
— Завтра утром пошлю с курьерской почтой. Или надо раньше?
— Не-е. Куда еще раньше? Мне назначили только на той неделе прийти. Спасибо тебе, детка. Не хочется тебя расстраивать. Честное слово. Думала, сама справлюсь. А то все прошу у тебя и прошу. Надоело. Да вот продукты такие дорогие, а денежки у меня летя-ят. Хорошо, хоть на телефон хватает. А ведь уже холода скоро, а здесь все на электричестве.
— Да, я знаю, мам. Не переживай. Значит, завтра с утра первым делом идешь получать перевод, поняла?
— Поняла.
— Можно тебя попросить?
— О чем?
— Никогда и ничего такого от меня не скрывай.
— Не буду, — пообещала она.
— И еще, раз и навсегда, кончаются у тебя деньги — подними трубку и позвони мне. Надо что-нибудь — позвони мне. Курсы вязания, новый пояс, тостер — мне наплевать, что именно! Это ложная гордость. Ты же моя мама. А я тебе дочь и не хочу, чтобы ты сидела в этой проклятой квартире без света или без тепла или ходила голодная только потому, что тебе неловко попросить! Ты меня слышишь, мам?
— Да.
— Нет, это ж надо, двадцать семь долларов в месяц! Им там просто наплевать, что делается со стариками. А если бы ты с голоду умерла? Теперь понятно, как можно оказаться на улице. И ты хочешь прожить на четыреста долларов в месяц.
— Четыреста семь.
— Все равно, мама. Главное, они чихать хотели, или скажешь, нет?
— Похоже, да.
— Ладно, ты не волнуйся. Все будет в порядке. Обещаю. Письмо я напишу. Но этим засранцам пора и меру знать. — „Засранцы" у меня ненарочно вырвались. Просто я здорово разозлилась. Но даже мама пропустила это словечко мимо ушей, а иначе обязательно бы заметила.
— Ну хорошо, а ты-то как, детка?
— Прекрасно, мам. Все прекрасно. Может, будет новая работа.
— А с этой ты что, ушла?
— Нет. Я тебе все расскажу через несколько недель. Это на той же самой телестудии. Скорее, как повышение.
— Ох уж эти твои повышения!
— В любом случае завтра встаю чуть свет. В Лас-Вегас еду.
— Как интересно!
— Там будет конференция. Сомневаюсь, что так уж интересно.
— Брось там за меня доллар в какой-нибудь игральный автомат, а если выиграешь, сразу пришли, — и засмеялась. Хорошо, что она смеется.
— Обязательно, мам Я тебя очень люблю.
— И я тебя люблю, детка.
— На Рождество увидимся.
— Жду не дождусь. Ну, засыпай теперь.
— Сейчас засну.
Но пока я уснула, прошла целая вечность.
Наутро я отослала по почте свой бюллетень, чтобы проголосовать за День Кинга, поскольку буду в отъезде, получила деньги по последней пятитысячной облигации, из которых отправила маме пятьсот долларов и письмо по поводу пенсии, и почувствовала себя в тысячу раз лучше, когда села в самолет. Этой новой работы я добьюсь. Я чувствую. Я ее заслужила, она должна быть моей. Я не сомневаюсь. Сам Бог хочет, чтобы я смогла в состоянии помогать маме. Жутко подумать, что вдруг когда-нибудь я не смогу. Потом, это мой долг. Она всю жизнь работала. Именно она, как лошадь, чтобы прокормить всех нас. Теперь она старенькая, у нее никого нет, и без помощи ей не обойтись. Я старшая дочь и сделаю все, что смогу, чтобы ей было легче. Хочу, чтобы остаток ее жизни был приятным. Счастливым Не желаю, чтобы она дергалась, думая, как заплатить за то и где взять на другое, чтобы на это тратила силы.
У меня уже есть одна идея. Первую программу я предложу сделать о пренебрежении к старикам. О том, как с ними плохо обращаются, как государство о них не заботится, как иногда от них отказываются собственные семьи и о том, что можно сделать, чтобы изменить такое положение. Всех ответов у меня нет, зато есть кое-какие соображения. Через три недели станет известно, удастся их обнародовать или нет.
Лас-Вегас меня взбодрил. Возникло ощущение, что должно произойти что-то необыкновенное. Там, наверное, так себя чувствуют все, но что же тут поделаешь! Огни мигают, тысячные толпы переливаются из одного казино в другое, машины сигналят, щелкают сотни рычагов игральных автоматов в холле „Цезарь Палас" (именно там я остановилась), кругом дребезжат звонки, и игроки вскрикивают, как сумасшедшие, когда им выпадает лучший результат, — целое море звуков.
Едва развесив вещи в шкафу, я кинулась на первый этаж, бросила первую двадцатку в прорезь автомата и стала ждать, чтобы выпал выигрыш. Не выпало ничего. Час поиграла в очко и выиграла четырнадцать долларов, вернулась к двадцатицентовым автоматам и отыграла свою двадцатку. К этому времени я уже устала и решила подняться наверх и залечь в знаменитую ванну в этом отеле, с пузыриками, что и сделала.
Семинары проходили в Конгресс-центре минутах в десяти езды от гостиницы. На следующее утро к ее входу за участниками подкатил специальный автобус. Я вошла. Первое свободное место было как раз рядом с молодым черным человеком. И, конечно, красивым. Таким красивым, как мне нравится — немного грубоватым. Мне было неловко сесть с ним рядом, но пройти мимо нельзя, было бы слишком очевидно. Я села. Он тут же повернулся ко мне.
— Привет, — произнес он баритоном — Чарльз Тернер, телестудия Сан-Франциско. Приятно познакомиться!
— Очень приятно, Чарльз. Саванна Джексон. Телестудия Финикса.
Не знаю, как выглядели остальные, но у этого все, казалось, на месте.
— Э, да это наш филиал. — Я кивнула, улыбнулась, не зная, что дальше делать или говорить.
— Я в этом центре первый раз. А ты?
— Четвертый, — ответила я.
— Стоящее дело?
— Как сказать? Многое, что будут рассказывать, тебе наверняка известно. Встретишься с выскочками с других станций. Они будут пытаться тебя переманить, но сначала, конечно, изучат во всех подробностях твою биографию. Потом будут полдня ходить вокруг и высматривать на значке, как тебя зовут. Увезешь домой тонну визиток, ко никто никогда не позвонит.
— А зачем же ты приехала?
— Правду сказать?
— Ничего, кроме правды.
— Хотела отдохнуть. А поездка бесплатная.
— Понятно, — он улыбнулся.
— Самое веселье здесь вечером.
— Значит, ты собираешься сегодня на вечеринку?
— Я еще думаю.
— Может, здесь еще чем-нибудь можно заняться? Я просто не знаю. Или ты собираешься махнуть в казино? — Он притворился, что смотрит с презрением.
— Это зависит от того, насколько я измочалюсь за день.
— Понятно, — повторил он. — Ты сегодня на какие семинары пойдешь?
— Во-первых, наметила посмотреть выставку Центра Новостей.
— Я тоже.
— Да ну? — усмехнулась я саркастически. — Потом пойти на семинар для журналистов национальных меньшинств.
— И я.
— Правда?
— Я не шучу. Вот, смотри, я пометил в программе.
Я взглянула. Он говорил правду.
— Ты здесь еще и режиссерский семинар пометил. Ты этим занимаешься?
