— Да. А ты?
— Я пока в рекламе, но, может, буду делать в соавторстве программу по новостям общины. Недели через три точно буду знать.
— Что ж, ни пуха!
— К черту.
— Значит, получается, что нам друг от друга весь день не отделаться. — Он попытался вытянуть ноги.
— Да, похоже… — ответила я и добавила про себя: „И слава Богу!" Я не знала, что еще сказать, и немного нервничала.
Автобус проезжал мимо рекламы лотерей штата Невада. Мужчина на плакате размышлял, что ему делать, если он выиграет. Внизу было написано: „Я бы все равно потел каждый день… на пляже!" Я фыркнула.
— Чего смеешься?
— Видел рекламу?
— Нет, а что?
Я пересказала. Он рассмеялся.
Мы подъехали к Конгресс-центру. Из нашего автобуса вышло человек сорок, а перед входом стояло уже шесть или семь других автобусов. Мы зарегистрировались, получили все материалы и значки с именами и отправились на выставку. Там мы с Чарльзом все время проговорили. На режиссерский семинар пришло столько народу, что негде было сесть. Он оказался еще скучнее, чем второй — для журналистов национальных меньшинств. Большую часть того, что говорили, мы уже знали, и половину времени потратили на взглядывание на часы.
Чарльз наткнулся на кого-то со своей станции, кто хотел представить его кому-то с другой станции. Они отошли на другой конец зала и простояли там минут двадцать. Я нарочно отвернулась, а когда посмотрела в ту сторону, Чарльз смотрел на меня и кивал на дверь. Я встала и вышла. Он появился через несколько минут.
— Думал, он никогда не замолчит, — объяснил он. — Так, что там дальше по плану?
— Мне, наверное, на сегодня семинаров хватит.
— Мне тоже, — Согласился он. — Теперь скажи, что ты делаешь остаток дня?
— Честно говоря, хотела искупаться. Жарко.
— В бассейне гостиницы?
— Ага.
— А можно с тобой?
— Пожалуйста, — ответила я. Прямо сон какой-то.
— Отлично. Я сбегаю к себе наверх, быстренько переоденусь и буду ждать у бассейна. Ладно?
— Хорошо. — Я сдерживалась, как могла.
Автобусы еще не приезжали, и мы взяли такси. Чарльзу я сказала, что мне нужно полчаса. Но не сказала на что. Надо было сбрить уродливую поросль в паху и подмышками. Я поднялась в номер. Какой купальник лучше надеть: тот, в котором грудь больше, или тот, в котором попа меньше?
Я чувствовала, что меня несет. Не помню, чтобы кто-нибудь так меня волновал. Нет, помню — Кеннет. Только этот парень не женат. Он мне еще на выставке сказал. Так что вполне можно поволноваться. Наплевать, что будет, чего не будет. Люблю, чтобы получалось непредсказуемо. Кроме того, мне хотелось развлечься.
Я вымылась, подкрасила губы. Остановилась на желтовато-зеленом раздельном (но не бикини) купальнике. Он очень яркий, зато в нем у меня попа не такая толстая и не видно растяжек на бедрах. Потом, у него лифчик плиссированный, так что кажется третьего размера. Сверху я натянула большую майку и всунула ноги в шлепанцы. Лифта не было целую вечность.
Хорошо бы, он мне понравился. Я вошла в бассейн. Надеюсь, я ему тоже понравлюсь. Вот ведь будет смешно: ехала по делу, на конференцию, а встретила мужчину своей мечты. Здравствуйте! Опять размечталась, Саванна! Ну так что же? Один раз живем. Холщовая сумка осталась между шезлонгами. Я отправилась за полотенцем. Стягивая майку, услышала его голос: „Прямо ослепнуть можно!" Я обернулась. На нем были длинные гавайские плавка похожие на боксерские трусы И слава Богу. Я бы не выдержала увидев все остальное при свете дня. Грудь его была покрыта обильной порослью. Наверняка он поднимал гири: на руках вздувались твердые мышцы. А бедра и икры, как у бегуна. Кожа отливала аппетитным коричневым оттенком.
— Потрясающая погода! — Ничего умнее не пришло мне в голову.
— Жарче, чем в Сан-Франциско. Там такая жара только в октябре.
— Ты родом из Сан-Франциско?
— Никто не может быть родом из Сан-Франциско. Я родился в Чикаго.
— И колледж тоже там кончал?
— Да. Северо-западный. Когда кончил, работал репортером шесть лет. Потом занялся режиссурой. В Чикаго я выдохся, решил попытать счастья на Западном побережье. Но Лос-Анджелес паршивое место — только год выдержал. Предложили работу в Сан-Франциско — и я уцепился. Уже — сколько же это? — почти два года там.
— Можно полюбопытствовать, сколько тебе лет?
— Тридцать три. А тебе?
— Тридцать семь.
— Я думал, самое большее, тридцать один — тридцать два. — Он удивленно вскинул брови.
— А мне тридцать семь, — упрямо и даже с вызовом повторила я.
— Ты в самом деле здорово выглядишь.
— Спасибо.
— Знаешь, утром, когда ты вошла в автобус, я надеялся, что ты не поступишь, как некоторые наши девушки, делающие вид, будто вместо тебя пустое место.
— А с чего вдруг мне так поступать?
— Другие черные женщины, если видят меня одного, почему-то не только не заговаривают, но и глазами встретиться избегают.
— Многие черные мужчины, по моим наблюдениям, поступают так же.
— Не может быть! Ты же такая красивая.
— А ты — нет?
— Если это комплимент, спасибо. Но я серьезно. Ты не представляешь — от меня постоянно отворачиваются.
— А знаешь, в ресторане, в баре, в клубе да везде наши парни мало того, что не заговаривают со мной, даже не поворачивают голову в мою сторону.
— Трудно поверить. Как это может быть? Ведь ты такая привлекательная, красивая, и такая соблазнительная, и явно умная.
— Спасибо, Чарльз. Откуда ты знаешь, умная или нет?
— Раз ты справляешься с рекламой на телестудии и тебе предложили ставить свою программу, значит, ты незаурядность.
— Я не говорю, что заурядность. Но нельзя же на взгляд определить, насколько человек умен.
— Здесь мы расходимся во мнениях.
— Пожалуй, ты в чем-то прав. — Я вздохнула.
— Хочешь что-нибудь выпить?
— Спасибо. Чай со льдом.
Он поднялся и пошел в бар на улицу, а я тем временем намазала свою „тридцатидвухлетнюю" кожу кремом для загара. Чарльз вернулся с двумя стаканами чая со льдом и поставил их на столик.
— Ну что, окунемся?
— Да, только один глоточек сначала а то в горле пересохло.
Он тоже отпил глоток, и мы пошли к глубокому концу бассейна Чарльз нырнул не хуже Грега Луганиса. Потрясающая выправка и грация. Было видно, как его смуглое тело скользит, словно торпеда под водой. Он вынырнул в мелком конце бассейна встал на ноги и стал смотреть на меня. Я ныряю так себе, но сегодня, не знаю почему, получилось отлично. Я плыла под водой среди пузырьков воздуха, пока не показались его ноги. Я встала там, где воды было чуть больше метра, а он чуть ближе к борту, так что вода едва доходила до пояса.
— Можешь подойти поближе, — сказал он. Сумасшедший. Солнце играло у него в усах, на плечах — ух, да он весь сверкал. Я не шелохнулась. Мы стояли, словно примериваясь друг к другу. Он улыбнулся. Я ответила. Было очевидно, что-то между нами начиналось. Интересно, что же будет дальше?
У бассейна мы проболтали почти до темноты. Чарльз сделал уйму предложений и рекомендаций для моей программы. Посоветовал не робеть, а просто работать. Рассказал кое-что о своем опыте — и о провалах, и об удачах. Сказал, что черным в режиссуру пробиться нелегко. Но он не хныкал. Заметил, что белые не любят черных постановщиков и что это отвратительно. Он поставил перед собой задачу — стать одним из лучших черных режиссеров страны. Задумок у него была масса. Я заводилась уже от того, что он сам заводился, объясняя мне некоторые из них. Такое впечатление, что раньше его никто не слушал. Еще Чарльз сказал, что его заметная внешность часто служила ему дурную службу. Насколько возможно, он старался не выделяться и именно поэтому предпочитал оставаться как бы за сценой там, где внешность не играла большой роли.
Провожая меня до лифта (в номер я его пока не хотела приглашать), он заметил, что приятно встретить черную женщину, „настроенную на те же частоты". Я откровенно сказала, что мне тоже приятно. Кроме того, меня приятно удивило, что он такой здравомыслящий и серьезный. На все готов философский ответ. Он ответил, что хочет подарить мне одну книжку и прихватит ее с собой на вечеринку.
