— Подсудимый, — продолжил местный конферансье в мантии, — у вас есть право на защитника, но вы можете защищаться и самостоятельно, тем более что единственный наш адвокат убит вами.
— Протестую! — взял я с места в карьер. — Максимыч с нар навернулся. Не надо было ко мне в камеру старого больного человека подсаживать. Так что смерть его на вашей совести, и нехер валить с больной головы на здоровую.
— Протест отклонён. Но, раз вопрос с защитой мы решили, слово предоставляется стороне обвинения.
После этих слов долговязый очкарик закончил, наконец, теребить бумажки в папке и, поднявшись со своего места, отвесил короткий поклон судье: — "Ваша Честь", — и собравшимся:
— Граждане убежища. Хочу сказать несколько слов, прежде чем перейти к сути нашего разбирательства. Сегодня утром я встал с постели, оделся, умылся, позавтракал и отправился в суд, — сделал долговязый многозначительную паузу. — Задумайтесь над этим. Кров, одежда, водопровод, канализация, пища и — самое главное — закон! У нас с вами всё это есть. И, ответьте, благодаря чему у нас есть всё это? Благодаря нашей общности! Только она позволила нам не просто выжить после атомного апокалипсиса, но и сохранить оазис цивилизации в этом отдельно взятом убежище, ставшим домом для нас, наших детей и внуков. А теперь скажите, кто сидит перед вами, — указал долговязый на меня длинным узловатым пальцем. — Кто этот… пришелец из земель смерти и отчаяния? Он — одиночка! Одиночка, — развёл руками обвинитель, продолжая монолог с публикой в зале. — Кто стоит за ним? За кого стоит он? Сам за себя. И нет ничего, что было бы ему дороже собственных интересов. Его жизнь лишена смысла. Это и не жизнь даже, а существование. Животное существование. И нет в нём места ни любви, ни дружбе, ни взаимовыручке. Сегодня вам придётся услышать о чудовищных преступлениях, от описания которых кровь стынет в жилах. Но посмотрите на этого пришельца в клетке. Он ухмыляется. Для него злодейство — не преступление, а неотъемлемая часть собственной извращённой сущности. Он пришёл к нам издалека. Из заражённых земель на западе. Оттуда, где царит власть одиночек. Таких же, как он. Где сильный пожирает слабого просто потому, что способен. Где человек человеку враг. Он пришёл к нам, оставляя за собой смерть и разрушения, — долговязый взял со стола бумаги и набрал в грудь воздуха, приготовившись оглашать длинный список моих злодейств. — Малмыж. Поселение несчастных выживших неподалёку от сгинувшей в ядерном огне Казани. Страдающие немощные люди, пытавшиеся хоть как-то поддерживать порядок на руинах цивилизации, по роковому стечению обстоятельств оказались на пути подсудимого. Более чем для сотни из них эта встреча стала смертельной. Они сгорели, запертые в местном доме культуры.
Зал встревожено зашумел.
— Ебануться.
— Безымянное поселение близ Перми, — продолжил очкастый сказочник, игнорируя мой пассаж, — где мирные люди добывали себе пропитание тяжёлым трудом и охотой в смертельно опасной тайге, было уничтожено подсудимым с особой жестокостью. Мужчины, женщины, старики и даже дети погибли от клыков и когтей, затравленные дикими зверями.
Зал потрясённо наполнил лёгкие воздухом в едином порыве.
— Но этого подсудимому показалось мало, и он надругался над трупами несчастных, без разбора используя мёртвые тела для удовлетворения своей похоти.
Зал полуобморочно выдохнул.
— Единственную оставшуюся в живых девочку семи лет отроду подсудимый сделал своей пленницей. Ребёнок страдал около полугода, прежде чем умер от постоянного недоеданий, побоев и сексуального надругательства.
Одной из баб в зале сделалось дурно.
— То, что подсудимый творил в Березниках, иначе как геноцидом назвать язык не поворачивается. После кровавого набега на этот город подсудимый переместился в Соликамск, располагающийся по соседству, где зверски убил представителя одного из малых народов севера, чтобы не платить за ритуальные услуги, а также выследил и угрозами склонил к сотрудничеству главного свидетеля обвинения — Ткачёва Алексея Ивановича, буквально чудом уцелевшего, благодаря нашему с вами вмешательству. Дальнейший путь подсудимого пролегал по глухой тайге и уральским предгорьям. Но и в этих, казалось бы, безлюдных краях подсудимый уничтожал всё живое, что встречалось ему на пути. Первыми жертвами кровавого похода стали шесть девушек манси, которых подсудимый использовал в качестве ездовых животных. А когда несчастные стали измождены настолько, что не могли уже тянуть сани с поклажей, он хладнокровно убил их и… — рассказчик запнулся, словно борясь с приступом тошноты, — и употребил останки в пищу. Да-да, вы не ослышались. Он их съел. Следующей жертвой пала одинокая старая женщина, пустившая подсудимого на ночлег. За кров и пищу он отплатил ей пулей в голову, предварительно надругавшись. Но и это ещё не всё. Целое стойбище охотников манси было превращено подсудимым в братскую могилу, как всегда, безо всякой на то причины. И вот этот… монстр, людоед, настоящее чудовище с повадками бешеного пса, — указал долговязый на меня трясущейся от праведного гнева пятернёй, — приходит в нашу обитель мира и благоденствия с целью разграбить её, уничтожив всех, кто попытается ему помешать! Слава нашей сплочённости и нашему мудрому руководству, благодаря которым мы смогли обезвредить этого опаснейшего головореза, и теперь имеем возможность судить его честным беспристрастным судом, как и подобает истинно цивилизованным людям. У меня всё, ваша Честь.
— Прекрасно, — кивнул судья, толи отдавая должное ораторскому таланту долговязого, толи радуясь окончанию этой высокопарной хуйни. — Слово предоставляется защите.
— Эй, милашка, — обратился я к стенографистке, старательно отстукивавшей по клавишам всю дорогу, — сделай приписочку к той поебени, что ты настрочила: "Тут и сказочке конец, а кто слушал — долбоёб".
— Подсудимый! — раздул щёки старый пердун за кафедрой. — Держитесь в рамках приличий.
— Прошу прощения, ваша Честь, — перенял я манеру обращения долговязого, — но мне, как животному, чудовищу, людоеду и некросодомиту, не пристало следовать человеческим нормам поведения. Это было бы кощунством с моей стороны. Так что, можно я уж по-простецки, как нашему брату некросодомиту полагается?
— А-ащ, — махнул рукой дед после недолгого раздумья.
— Ну так вот, — продолжил я, — давайте по порядку. Малмыж. То, что тут нёс этот очкастый выблядок, даже враньём назвать нельзя. Это чистой воды бред. Начнём с того, что инцидент сей произошёл ни в каком не в доме культуры, а в кабаке. И было там не "более сотни" невинных обывателей, а десятка два забулдыг. И закончим тем, что спалил этот оплот малмыжской культуры не я, а как раз таки Ткач, известный присутствующим под давно забытым в остальном, не настолько ебанутом мире, погонялом — Ткачёв Алексей Иванович. Это была расставленная на меня ловушка. Но я выжил, а культурные малмыжцы запеклись с хрустящей корочкой. Вообще, ваш драгоценный Алексей Иванович заботится о жизнях окружающих чуть менее чем никак. Он вам, наверное, не рассказывал, как собственноручно замочил двоих из своего же отряда, чтобы не делиться координатами и кодами этого убежища? Да-да-да. Это Ткач планировал "незаконное проникновение" с целью грабежа и разбоя, а я ему только на хвост упал.
В зале зашушукали.
— И ферму под Пермью он разорил, — приврал я слегка, чуя растущий успех у местной публики. — Выпустил медведя из клетки, и, пока тот устраивал бардак, ходил по избам да расстреливал семью за семьёй. А потом появился я, и спугнул Ткача, чем спас с десяток ребятишек. А одну девчонку действительно с собой взял, но только в качестве провожатого. Теперь она живёт на той же ферме со своей тёткой. Сиротинушка.
Баба, которой недавно подурнело, достала платок, чтобы утереть набежавшую слезу.
— Дальше были Березники, — продолжил я завоёвывать народную любовь. — И вот тут действительно пришлось кое-кого попрессовать. Троицу местной гопоты, которую Ткач нанял, чтобы меня замочили. И зарезал-то всего одного дегенерата. Обороняясь! Вообще говорить не о чем. Геноцид, блядь. Я бы вам рассказал про геноцид… — едва не соскочил я на невыгодную для себя тему, увлёкшись. — А что до шамана под Соликамском, так я тут опять же ни при чём. Он ритуал жертвоприношения неудачно провёл. Хотел Золотой бабе крови в презент преподнести, да перестарался и не рассчитал с количеством. И девок мансийских я пальцем не тронул, в отличие от Ткача, который им регулярно зуботычины выписывал. Но подохли они без нашего участия: одна в полынье утонула, троих менквы завалили, и ещё двух — какое-то ухающее говно в клочья порвало. К мясу их не притрагивался. Хоть Ткач и подначивал постоянно. Бабку-отшельницу не убивал. И уж точно не насиловал. Если б ты, дрыщ очкастый, её увидел, то постыдился бы своих обвинений. А концы бабуля отдала, схлопотав пулю от Алексея Ивановича, когда не нашла ему бухла в своих закромах. Да. А вы не в курсе, что Ткач — запойный алкаш, крайне неуравновешенный по трезвянке? Стучи, милая, стучи, ничего не упускай.
