Перешёптывание в зале сделалось активнее и громче.
— Теперь перейдём к стойбищу охотников. Здесь ситуация вообще вопиющая по степени абсурдности обвинений. Эти плоскорылые уроды повязали нас спящими и выпытали про ваше ненаглядное убежище, после чего запрягли в сани и погнали за добычей. Нам с Ткачём по пути удалось освободиться и обезоружить говнюков, благо, было их всего трое. Золотая баба свидетель, я пытался уладить дело миром, но Ткач заземлил всех троих, глазом не моргнув. Вот так вот. У вас наверняка возникает вопрос — как же мне удалось выжить в компании этого отъявленного маньяка. Ответ прост — он потерял карту с координатами вашей норы, а я её нашёл и запомнил. У Ткача же в голове были циферки на этих металлических колесиках от кодового замка вашей входной двери. Такой у нас был тандем. Но теперь ведь мы внутри, и я ему больше не нужен. Вот и полился поток говна из голословных обвинений и переваливания своих грехов на меня. Всё просто, соплежуи вы легковерные. Я закончил.
Тело попыталось закинуть ногу на ногу и сложить руки на груди, но кандалы помешали это сделать, поэтому я ограничился тем, что демонстративно отвернулся, выражая тем самым своё презрение здешней судебной системе.
Зал недовольно загудел, расколовшись на две противоборствующие группы. И даже дед за кафедрой почёсывал подбородок задумавшись.
— Обвинение, вам есть, что добавить, — обратился он, наконец, к долговязому.
— Да, ваша Честь. Я хочу вызвать первого свидетеля — Малая Николая Петровича.
— Пригласите свидетеля, — крикнул судья дежурным у двери.
Войдя в зал, Малай подошёл к свободному столу напротив кафедры и положил правую руку на лежащую там книжицу.
— Малай Николай Петрович, — обратился к нему дед, — клянётесь ли вы говорить правду и только правду?
— Клянусь, — ответил тот.
— Обвинитель, приступайте.
— Свидетель, — встал долговязый перед Малаем, лицом к залу, — вы служите начальником службы безопасности уже…
— Девять лет, — подсказал Малай.
— Да, верно. Ваш опыт и умение разбираться в людях не подлежат сомнению. Вы проводили допрос каждого из пришельцев. Как по-вашему, кому из них стоит верить?
— Ткачёву, — ни секунды не раздумывая, выпалил тот.
Вот сука.
— Почему?
— Так подсказывает мне опыт.
— А что можете сказать о подсудимом?
— Абсолютно антисоциальный элемент, не поддающийся перевоспитанию. Более аморальных личностей мне встречать не доводилось, а я повидал немало выродков. Не верю ни единому его слову. Он, глазом не моргнув, расскажет вам, что угодно, лишь бы избежать наказания. У него нет понятия ни о совести, ни о чести. Считаю, что его показания не должны повлиять на вынесение вердикта.
— С каких пор свидетели указывают суду, как выносить вердикт? — крикнул я с места, рассчитывая заронить в благодатную почву снобизма зерно неприязни между судьёй и обвинителем.
— Свидетель, — проскрипел дед недовольно, — попрошу вас воздержаться от обсуждения порядка делопроизводства.
Малай покивал, с трудом сдерживая усмешку.
— Обвинитель, — обратился дед к долговязому, — вы закончили?
— К вызванному свидетелю у меня вопросов больше нет, — ответил тот, явно довольный услышанным от Малая.
— В таком случае возможность задать вопросы свидетелю предоставляется защите.
— Отлично, — потёр я ладони в предвкушении допроса, на котором мы с Малаем, наконец-то, поменяемся местами. — Малай, скажи-ка мне, любезный, за что тебя сделали начальником по безопасности?
— Вопрос не имеет отношения к рассматриваемому… — начал было долговязый, но судья прервал его:
— Пусть свидетель ответит.
— Я хорошо выполнял свою работу, — прогудел тот, даже не глядя в мою сторону.
— Что за работу? Ну, Малай, дружище, расскажи нам.
— Я охранял главу Убежища и его семью.
— Все знают, — встрял в нашу беседу очкастый глист, — что Николай Петрович спас главу Убежища, героически заслонив его от пули.
— Вот как! Стало быть, ты получил свой чин в знак признательности? За личную преданность, а вовсе не за способность разбираться в людях и расследовать сложные дела. Да?
— Свидетель, ответьте на вопрос, — нарушил молчаливую паузу судья.
— Я был верен присяге, добросовестно исполнял свои обязанности, и глава Убежища посчитал меня достойным этого поста.
— Угу, понятно, — не без удовольствия погружался я всё глубже в роль дознавателя. — А чем ты занят теперь? Приходилось заниматься расследованиями на новом посту? Настоящими расследованиями, со сбором настоящих улик, настоящим опросом настоящих свидетелей? Или ты со своими ребятами просто драчунов разнимаешь да следишь, чтобы пьянь по углам не ссала?
— Разумеется, мне приходилось заниматься расследованиями.
— Когда было последнее, и в чём заключалась суть дела?
Малай снова взял продолжительную паузу, и зал настороженно зароптал.
— В прошлом году, — наконец заговорил выдающийся борец с преступностью. — Это было дело о краже. Я раскрыл его и поймал преступника.
— Что он украл?
— Коробку консервированной фасоли со склада.
— Негодяй. Надеюсь, все ценности были возвращены в закрома Родины.
Я уже получил что хотел, и фраза про возврат ценностей была сарказмом. Дальше должен был следовать мой воодушевлённый монолог о несопоставимой серьёзности дел и об очевидно низкой квалификации Малая. Но главный безопасник всё молчал, глядя в стол.
— Прошу прощения, — вклинился я в ход его неспешных мыслей, — так фасольку нашли? Голод предотвратили?
— Нет, — будто сплюнул Малай через губу. — Банки пропали. Наверное, он успел часть сожрать, а другую — обменял.
— "Наверное"? Я не ослышался? То есть, никаких улик против этого ужасного преступника так и не обнаружилось.
— Какие улики?! — взорвался Малай. — Да тут каждая собака знает, что Гришин был вором и сволочью, каких поискать!
— Другими словами, пропавшей фасоли при осужденном не нашлось?
— Я уже сказал! — раскраснелся Малай, как рак в кипятке.
— Стесняюсь спросить, но всё же… Какой приговор был вынесен этому Гришину?
— Его депортировали.
— То есть, общедоступным языком это означает, что человека якобы укравшего несколько банок фасоли, без каких либо доказательств его вины вытурили из вашего уютненького убежища навстречу верной смерти, только потому, что Малаю показалось, будто украл именно он? Не слышу ответа, — с трудом приложил я ладонь к уху, звеня цепями. — Угу. И вот теперь этот же самый Малай заявляет, что я виновен во всех смертных грехах. А на чём собственно основано его заявление? На опыте! На том самом опыте, представление о котором мы все только что могли сформировать для себя, послушав историю об испарившейся фасоли и "наверное" укравшем её Гришине, упокой господь его душу.
Зал молча уставился в затылок Малаю, подогревая флюидами осуждения и без того разгорячённую голову, от которой вот-вот должен был пойти дымок.
— Су-у-ка! — прошипел тот, ретранслируя на меня негатив, многократно усиленный собственными мощностями. — Да кто ты такой, чтобы задавать мне вопросы?! Ты!!! Мне!!! Какого хрена вы его слушаете?! — повернулся он к публике, после чего выдернул рукав из боязливо теребящих его пальцев обвинителя и, чеканя шаг, отбыл для дальнейшего прохождения героической службы вне зала суда.
— Требую вернуть свидетеля! — заявил я, войдя в роль настолько, что с ней не хотелось расставаться. — Я не закончил допрос!
— Подсудимый! — указал на меня судья молотком. — Знайте меру. Обвинение, у вас есть ещё свидетели?
— Да, ваша Честь. Я прошу вызвать для дачи свидетельских показаний Ткачёва Алексея Ивановича.
Вот это дело! Уж сейчас-то я его раскатаю в блин!
Судья сделал знак рукой, и в зал вошёл Ткач, которого я не сразу признал. Чисто выбритый, причёсанный, розовощёкий, лоснящийся, в цивильных брюках и глаженой рубашке. Ещё бы белозубую улыбку в комплект, и можно хоть сейчас на страницы глянцевого довоенного журнала.
