— Нет! Это не Багратион. И наша удача, что главные силы ведет Буксгевден. Он не примет решения об отступлении без приказа Кутузова. Больше всего в жизни он боится прослыть трусом.
Плотный утренний туман заволакивал низины. На высоком холме около деревни Прац командующий союзнической армией Михаил Илларионович Кутузов, сидя на гнедом трехлетке, смотрел на белую вату, в которую уходили войска навстречу французской армии. Многочисленная свита, окружающая главнокомандующего, располагалась рядом. На левом южном фланге войска уже вступили в дело, частая ружейная перестрелка, подкрепляемая глухим мощным звуком орудий, раздавалась из белесой пелены. С холма ничего не было видно, и Кутузов подумал о том, что знают ли артиллеристы, как наши, так и французские, в кого они стреляют?
На другом холме, носящем название Журань, значительно ближе, чем предполагала диспозиция Вейротера, у деревни Шлапанице, на серой арабской лошади сидел император Франции Наполеон Бонапарт. Как само собой разумеющееся он воспринял начавшуюся почти с рассветом перестрелку справа от себя, там, где войска Даву должны были встретить колонны Буксгевдена. Глядя то на большое медлительное солнце, лениво заползающее на светло-голубой небосвод, то на спускающиеся с Праценских высот русские полки, он выжидал. Туман, который сейчас скрывал выдвинувшиеся вперед батальоны, не только помогал ему, но и мешал. Исход сражения становился непредсказуемым, если главные силы противника на южном фланге смогли бы вовремя отступить. Тогда бы все решали быстрота маневра и удача. Перевес в численности и лишняя сотня орудий могли склонить чашу весов в пользу коалиции. Но в тумане Каранелли бессилен.
Прибывшие в Прац государи Александр I и Франц II выразили недоумение по поводу того, что часть войск, расположенных в центре, еще не начала спуск с высот, выдвигаясь навстречу противнику, стоящему, как они полагали, верстах в десяти. Кутузов, чья интуиция опытного командующего говорила, что Наполеон не может следовать на поле боя той диспозиции, которую представил Вейротер, что он многократно умнее и хитрее этого самодовольного выскочки, выжидал. Командующий не спешил посылать все силы в туман и оставлять господствующие высоты, дожидаясь, пока на аустерлицком поле солнце разгонит плотное белое молоко. Однако приказ императора о немедленном выступлении он отменить не мог. К счастью, солнце именно в это время всерьез взялось за туман, который прямо на глазах начал таять, открывая взору долину.
Император Бонапарт, выждав только ему одному известный момент, молча, не отрывая взгляда от Праценских высот, поднял руку в белой перчатке и подал знак к началу наступления. Маршалы в сопровождении адъютантов и ординарцев рассыпались веером по склону холма, направляясь к дивизиям для исполнения плана императора.
На северном фланге у Багратиона ни союзники, ни французы не начинали боевых действий, ожидая ухода тумана. Но после того как пришел приказ Наполеона к началу атаки, пехотинцы Ланна и кавалеристы Мюрата нанесли удар, норовя пробить брешь в стыке отряда Багратиона и войск, расположенных в центре. Сначала показалось, что им это удалось, но залпы картечью почти в упор умело расположенных батарей, сорвали замысел. Завязался яростный бой со взаимными атаками, с переходом инициативы из рук в руки.
На юге Буксгевден с третьей колонной наступал на Сокольниц. Дважды атака захлебнулась, пехотинцы Даву переходили в штыковую и отбрасывали союзников. Первая колонна под командованием Дохтурова, состоящая из трех сотен казаков, двух рот артиллерии и семи полков, включая и Московский драгунский, шла на Тельниц. Корнет Данилов, привыкший к тому, что судьба в этом походе не дает ему ни малейшей возможности проявить себя настоящим офицером, не поверил ушам, когда командир, майор Чардынцев, во весь голос прокричал:
— В атаку!
Николай скакал вместе с эскадроном, и мысли его лихорадочно неслись, обгоняя галоп лошади. Вот он, тот счастливый случай, когда все переменится в жизни! О том, что жизнь может закончиться раньше, чем перемениться, корнет не думал. Но в этой первой настоящей драгунской атаке, когда стремительно приближалась цепь французских пехотинцев, он не забывал о пистолетах в ольстрахах, о палаше в ножнах, о той линии, по которой нужно направить лошадь. То есть от природы обладал редчайшим качеством — чем опасней складывалась ситуация, тем хладнокровнее он становился, тем четче работала голова, прятались в глубине души и страх, и ярость, чувства, нужные только в отчаянном положении.
Разгоняясь, Данилов вывернул из-за мешающего юнкера и, обгоняя его, помчался, низко пригнувшись к шее лошади, на французского фузилера, поднимающего ружье с примкнутым штыком. Понимая, что фузилер выстрелит раньше, чем удастся доскакать до него, корнет мгновенно выхватил левой рукой пистолет и, не целясь, выстрелил. Уроки гувернера не пропали даром, пуля угодила точно в лоб французу, который начал медленно заваливаться на спину, по-прежнему сжимая ружье слабеющими руками.
То, что произошло дальше, удивило даже видавшего виды Чардынцева, который скакал в пятнадцати шагах позади Данилова. Корнет, пролетая мимо падающего фузилера, выронил разряженный пистолет и одним движением, будто смахивая крошки хлеба со стола, подхватил торчащее штыком вверх ружье. Мгновенно ловко перехватил его, слегка подкинув в воздухе, и, как копье, метнул в офицера. Штык пробил грудь француза, а спустившийся от сотрясения курок высек искры, поджигая порох на полке. Выстрел в упор, в уже обреченного офицера произвел на фузилеров, тех, кто видел это, ужасающее впечатление. Французы, напуганные дьявольским приемом боя, расступились перед Даниловым, а трое даже, бросив ружья, побежали, не разбирая дороги. Отряд человек в шестьдесят, среди которых был и Чардынцев, следом за Даниловым прорвался сквозь цепь. Здесь командир эскадрона, опираясь на опыт, проявил себя с самой лучшей стороны. Крикнув только одно слово: «Батарея!», он махнул палашом в сторону французских орудий на пригорке у околицы Тельница. Вслед за ним отряд поскакал по крутой дуге, чтобы ударить по батарее с тыла, а заодно и не попасть под картечный залп в упор.
Шагов с сорока Данилов, который теперь скакал сразу за Чардынцевым, уложил из пистолета капитана, пытавшегося организовать оборону. Стремительно влетевший на позицию отряд в минуту разогнал прислугу, порубив пытавшихся оказать сопротивление. У дальней пушки Чардынцев схлестнулся с артиллеристом, не растерявшимся в жестокой схватке. В руках у француза был банник, с помощью которого он только что заряжал орудие. Но отчаянный солдат взмахнул им, целя в морду лошади, которая резко поднялась на дыбы. От неожиданности майор не удержался и выпал из седла. Хотя в последнюю секунду он успел свернуться калачиком, как это делали цирковые артисты. Удар о землю оказался сильным. Поднялся Чардынцев, слегка оглушенный, недоуменно глядя на пустые руки, поскольку при падении сабля улетела куда-то к зарядным ящикам. Француз уже бросил банник и, вытаскивая тесак, подступал к драгуну.
Данилов летел к орудию с другой стороны, где два канонира с ужасом таращились на его палаш. Один не выдержал и с истошным криком бросился от позиции к деревне по ровному полю, другой замер и, раскрыв рот, стоял с поднятой рукой, в которой ярким селитровым пламенем горела палительная свеча. В доли секунды корнет оценил все: безоружного майора, не пришедшего в себя от сильного удара о землю; лафет орудия и зарядные ящики, мешающие прийти на помощь; решительного артиллериста, вознамерившегося любой ценой убить русского драгуна; остолбеневшего канонира; направление жерла пушки. Еще не отдавая отчета в своих действиях, Данилов слетел с лошади. Инерция несла вперед, и, пробегая мимо канонира, корнет выдернул из его руки свечу, на ходу ткнул ею в запальное отверстие орудия и, споткнувшись о лафетную подушку, врезался в стоящий рядом передок. Ни сейчас, ни в будущем Николай не смог бы объяснить, почему он решил, что пушка заряжена. Ядро, пущенное с расстояния трех шагов, снесло голову храброго француза так, что могло показаться, что она просто исчезла. Канонир повернулся на грохот выстрела и увидел уверенно стоящее на ногах тело без головы и шеи с тесаком в руках. Кровь толчками выплескивалась из-за воротника и текла по зеленой ткани мундира. Не издав не единого звука, прямой, как будто внутри у него был кол во весь рост, потерявший сознание канонир грохнулся на покрытую инеем землю.
