Они оба учились в одной школе с Сашей Зегалем на Садовом кольце за кинотеатром «Форум». Это была своеобразная школа. В ней существовали художественные классы, которые потом немалой своей частью переместились в Архитектурный. С Сашей учился и Миша Посохин, сын главного архитектора Москвы, ныне автор многих занятных, если не сказать странных, сооружений в современной Москве. Правда, к Кремлю, где его папа соорудил Дворец съездов, Миша еще не подобрался. Наряду с элитным, казалось бы, обучением в школе существовали классы, где ученики попутно получали профессии секретарей, естественно, не партбюро, краснодеревщиков и водителей-механиков.
В принципе неплохая идея. Например, Миша, который с рождения знал, что будет начальником, мог, еще учась в школе, подобрать себе секретаршу, коменданта на дачу и личного водителя.
Поскольку Зегаль не предполагал становиться начальником, причем во многом по не зависящим от него обстоятельствам, он подружился в школе с Зеброй и Кушаком, которые учились в соответствующих классах и после школы стали обычными шоферами, но с тягой к высшему образованию.
Что касается Миши Посохина, то поступал я в институт, что называется, рядом с ним. У меня экзаменационный билет был под номером 404, у него – то ли 403, то ли 405. На экзаменах мы и познакомились, так как одновременно ходили их сдавать. Последним испытанием при поступлении у нас было черчение. Но неожиданно место рядом со мной оказалось свободным. Не зная, что Мишин папа – главный архитектор Москвы, я очень за него переживал, подозревая, что мой новый румяный и абсолютно не спортивный товарищ заболел, не выдержав экзаменационного пресса. Первого сентября я встретил Мишу у фонтана во дворе института и удивленно спросил: «Миша, а ты куда исчез?» Посохин покраснел, засмущался (он тогда еще смущался) и признался: «Я с мамой ездил на Пицунду!»
Тут я испытал первый шок провинциала в столице. Второй был в троллейбусе, когда пьяный обозвал пассажира, мешающего ему войти в салон, «жидом».
В Баку за восемнадцать лет я это слово не слышал, а читал только в книгах. И тут вдруг встретил, что называется, живьем! От удивления я выбросил мужичка обратно на тротуар из троллейбуса двадцать пятого маршрута, связывающего две знаковые площади в Москве – Лубянку и Елоховскую. Два охраняющих чистоту помыслов центра.
А самым большим для меня потрясением оказалось то, что пассажиры молчали, но с явным неодобрением отнеслись к моему, как мне казалось, справедливому поступку.
Определение, данное пьяным в автобусе, исключительно подходило к Алику Кушаку. Но это только для идентификации национальной принадлежности. Известно, что существовало тринадцать колен Израилевых. Алик принадлежал к самому яркому из них. Черная густая кудрявая шевелюра, большие карие глаза с поволокой… Володя Преображенский имел вид в соответствии с фамилией – молодого, румяного, застенчивого священнослужителя. Кушак и Зебра работали водителями в поликлинике МВД, поэтому ездили на «Волгах» с номерами серии «МАС», что означало принадлежность к одному из неприкосновенных ведомств страны. И у всесильного Щелокова, и у его зама, не менее всесильного зятя Брежнева Чурбанова, машины были той же серии. Но и Зебра, и Кушак мечтали об иной доле.
Алик мечта стать эстрадным актером. Все шесть лет, что мы учились в Архитектурном, он поступал в Московское эстрадно-цирковое училище. Для экзамена он выбрал басню Крылова «Две собаки». Я застал период, когда с ним занимался Зегаль, и любой из этих уроков вполне можно было выпускать на сцену как концертный номер.
Алик был спокойный, неторопливый индивидуум, на грани полного флегматизма, безо всякого внутреннего клокотания страстей. «Дворовый верный пес Барбос, – медленно, басом, растягивая слова, с некой долей трагизма, свойственной его соплеменникам в любых обстоятельствах, – который барскую усердно службу нес…» – «А-аа! – кричал Зегаль и бегал вокруг Кушака. – Заснуть от тебя можно, ты быстрее говорить способен?» – «Хорошо, – соглашался Алик и точно так же, с полным отсутствием темперамента, но чуть быстрее, продолжал: – Увидел старую свою знакомку…» – «Ты вдумайся в смысл! – кричал Зегаль. – Вдумался?» – «Конечно, – соглашался Кушак и продолжал, как на проповеди: – Жужу, кудрявую болонку…» Зегаль обессиленный падал в траву в том самом месте, где Герцен давал клятву Огареву, или наоборот, неважно.
Дело в том, что вызовов в поликлинике МВД было почему-то немного, видимо, контингент подбирался в правоохранительных рядах здоровый. Поэтому водители на обед могли уезжать часа на полтора, а то и на два. Подозреваю, чтобы еще и жечь выданный на день бензин, иначе лимиты на следующий квартал могли урезать. Но это уже другой предмет под названием советская политэкономия, и к данному рассказу она никакого отношения не имеет. Однако благодаря ей и номерам серии «МАС» мы путешествовали с ребятами по Москве, ездили куда хотели, более того, водить машину я научился на их служебных «Волгах».
Подготовка к экзаменам, о которой я рассказываю, проходила, как вы понимаете, на Ленинских горах, ныне и прежде Воробьевых, откуда мы двинулись в сторону Белорусского, на 5-ю улицу Ямского поля, сдавать экзамены в Эстрадно-цирковое училище. Из глубины моей памяти выплывает юркий самоуверенный молодой человек с характерным носатым профилем, который то ли тоже пришел поступать, то ли уже учился в училище. Складывалось впечатление, что это было единственное учебное заведение в Москве, где «пятый пункт» не играл никакой роли. Наверное, здесь собирались те, у кого не сложились отношения со скрипочкой. В этом вопросе куда лучше разбирается целый ряд специфических организаций, поскольку такая аномалия явно тянет на мировой эстрадный заговор. И если он был, то, судя по сегодняшней «попсе», успешно свершился.
Но вернемся к невысокому брюнету, которого звали Гена. Я его потом еще встретил в команде МИСИ, когда бакинцы обыграли их в финале 1970 года. Или наоборот, сперва я его встретил во дворе Эстрадно-циркового училища, а потом в команде инженерно-строительного института?
Познакомились мы с ним значительно позже, когда во время матча Карпов – Каспаров он, ничего не понимая в шахматах, каждый вечер звонил мне узнать, как складывается позиция. Я, который знал только, как ходят фигуры, давал ему подробный отчет. Мы оба были довольны взаимопониманием. Фамилия у того давнего знакомого была уже известной – Геннадий Хазанов.
Конечно, в училище Кушак так и не поступил, но Зегаль, как настоящий учитель, не мог оставить своего ученика, поэтому вытащил Алика на сцену во время капустника, и тот заунывно пел, аккомпанируя себе на гитаре, песню барда Клячкина, друга своего старшего брата, чудного детского писателя Юры Кушака:
Как ни странно, однотонное завывание Алика необыкновенно подходило к этой песне. Не могу сказать, чтобы успех был ошеломляющим, но зал радушно приветствовал молодого исполнителя бардовской песни.
Не дожидаясь перестройки, Алик женился на голландской девушке Лилиан, значительно крупнее, чем он, и влюбленной в Россию. Почему западные девушки, влюбленные в бесконечные просторы, серое небо и выпивающих повсеместно людей, не любящих напрягаться, в конечном счете поголовно выходят замуж за евреев, никак не привязанных к родным березкам, – невероятная тайна. Может, они подсознательно находят в них нечто среднее между родным для них образом жизни и сидением до утра на кухне размером с обычную кровать. То есть находят привычный прагматизм и одновременное умение и желание выпить в любое время, в любой обстановке в течение короткого времени такое количество крепких напитков, которое приличные буржуазные адвокаты или стоматологи употребляют в течение всей долгой и счастливой жизни.
