считать, что мы познакомились только сегодня, и начнем все сначала.
Он взял ее за руку.
— Идет, — сказал он. — Только я бы предпочел помнить все, что связано с вами… Даже вчерашнее.
Маша снова прикрыла глаза, чтобы перетерпеть приступ боли, которая переполнила душу при одном воспоминании о случившемся. И тем не менее он был совершенно прав.
Остаток пути они молчали. Автомобиль миновал еще один КПП у железных ворот гостиницы и свернул за бетонный забор.
— Я провожу вас в номер. Не хочется оставлять вас одну, — заявил полковник Волк.
— Не нужно. Я чувствую себя совершенно нормально, честное слово…
— Все равно. Я должен быть уверен, что вы благополучно добрались до номера и что у вас есть все необходимое.
Он слегка дотронулся до ее локтя.
— Это что же, новый приказ министра — приставить ко мне охрану? — неловко пошутила Маша.
— Причем не ниже полковника.
— Военные решили заботиться о безопасности журналистов?
Едва сдержалась, чтобы не добавить: «в постели».
— Да уж как хотите, — невозмутимо ответил он.
Почему это в его присутствии Машу так и подмывает задираться и шалить? Неужели из-за разницы в возрасте?
Когда они вошли в фойе, Машу окликнула Татьяна.
— Подожди, тебе письмо из Москвы!
Татьяна плавной, горделивой походкой вышла из-за стойки администратора и, слегка нахмурившись, протянула конверт.
— Спасибо, — кивнула Маша и поцеловала подругу, лицо которой тут же расцвело счастливой улыбкой.
Татьяна обняла Машу и, не глядя на полковника, проговорила:
— Он преследует тебя?
— А как по-твоему?
— Дело не в моем мнении. Ты и сама видишь, что он тебя преследует. Ну ничего, не беспокойся, я сегодня на дежурстве и буду рядом.
— Не о чем беспокоиться. Все будет в порядке.
— Я и не сомневаюсь, — кивнула Татьяна, строго взглянув на полковника.
— Не о чем беспокоиться, — повторила Маша и, распечатав конверт, пробежала глазами письмо. — Это из дома, — проговорила она немного погодя. — Мамочка интересуется, приеду ли я домой на свой день рождения?
— Приедешь? — спросила Татьяна.
— Надеюсь, что нет. Надеюсь, удастся избежать этой радости, — ответила Маша.
У нее не было никакого желания праздновать день рождения. Особенно в семейном кругу.
VI
Ох уж эти ей праздники детства! Когда ей исполнилось десять лет, отец погладил ее по голове и торжественно-внушительно произнес:
— Теперь ты взрослая девочка, Маша!
С утра родители подарили ей очередную «познавательно-развивающую» книгу, поскольку считалось, что книга лучший подарок, а старшая сестра Катя от всего сердца подарила ей свою старую куклу. Зато бабушка и дедушка преподнесли большую овальную коробку замечательных шоколадных конфет, обернутых в разноцветную фольгу.
К тому времени, кстати сказать, в живых оставалась одна бабушка (мамина мама, ее муж, вторично осужденный перед самой смертью Сталина, был расстрелян, не дотянув всего несколько месяцев до очередной реабилитации) и один дедушка (папин отец, его жена умерла от рака еще до рождения Маши). Старики мирно проживали вместе с детьми и относились друг к другу почтительно и церемонно. У каждого из них обнаружилось свое хобби, и они не испытывали ни малейшего желания вмешиваться в жизнь молодежи. Дедушка, шахматист-любитель, вставив в рот искусственные челюсти, с утра до вечера просиживал в сквере на Патриарших, рьяно отстаивая звание местного чемпиона, а бабушка, обернув плечи ветхой лисой, ходила по музеям и экспозициям, иногда выстаивая километровые очереди за право полюбоваться фамильными сокровищами, которые в свое время были реквизированы проклятыми большевиками.
Конфеты, подаренные дедушкой и бабушкой, были так хороши, так изумительно смотрелись в своих пластиковых ячеечках, что Маша даже боялась к ним прикоснуться, чтобы не дай Бог не нарушить эту совершенную красоту. В течение всего дня она доставала из своего ящика коробку с конфетами, забиралась в уголок и, благоговейно приоткрыв крышку, любовалась ими, словно произведениями ювелирного искусства. Катя осторожно заглядывала через плечо и, целиком разделяя благоговейный трепет сестры, даже не просила попробовать.
Вечером был накрыт праздничный стол, на котором, как всегда стараниями мамы, красовалось изобилие русско-еврейской кухни. После холодных закусок и горячего наступил черед сладкого. Маша и Катя радостно захохотали, когда на столе появился домашний торт, рассыпчатые пирожные с кремом и орехи, политые жженым сахаром. Вдруг папа сказал:
— А где же твои конфеты, Маша?
— Ну папа… — смущенно сказала Маша, опустив глаза.
— Что — ну папа? — поинтересовался он, повышая голос.
— Это же мой подарок…
— Ты должна всех угостить. Ты теперь взрослая девочка и должна понимать, что такое приличия.
Маша стала медленно подниматься из-за стола.
— На столе и так достаточно сладкого, — неуверенно вставила бабушка.
— Конечно, — поддержал дедушка. Маша начала медленно садиться.
— Отец прав, — заявила мама. — Ты должна всех угостить.
— Неси, неси, — сказал папа.
Маша принесла коробку и со вздохом положила на стол.
— Открывай, — сказала мама. — И предложи всем. Маша открыла.
— Она именинница, — сказал папа, — пусть возьмет первая.
— Я не хочу, — прошептала Маша.
— Нет, хочешь, — сказала мама. — Бери. Вот и Кате тоже хочется попробовать. Угости Катю.
— Я тоже не хочу, — покачала головой Катя, с сочувствием глядя на сестру.
— Возьми, — строго сказал отец, и Катя была вынуждена послушаться.
Перехватив полный отчаяния взгляд Маши, он тут же добавил, обращаясь к Кате, которая медленно жевала конфету:
— Возьми еще одну.
— Я не хочу.
— Нет, хочешь! — сквозь зубы процедила мама. Катя была вынуждена запихнуть в рот еще конфету, после чего все тоже взяли по одной.
Родители удовлетворенно закивали головами и, как ни в чем не бывало, переключили внимание на торт. Они изо всех сил старались возобновить непринужденную трапезу, прерванную этим педагогическим инцидентом. Бабушка и дедушка тоже проявили активность, неловко пытаясь поддержать разговор. Только Катя напряженно молчала и хлопала глазами. Вдруг она вскочила из-за стола и, взахлеб зарыдав, бросилась вон из комнаты. Мать поспешила следом.
