Случалось, на улице или в метро Машу уже повергала в недоумение (а иногда и в бегство) подобная гипертрофированная телезрительская реакция, но чтобы это обрушивалось на нее непосредственно на рабочем месте — такого еще не бывало.
Маше ничего не оставалось, как терпеливо дожидаться, пока неумеренные восторги истощатся и ее оставят в покое. Однако юная особа не унималась:
— Я тащилась от вас еще в седьмом классе! — (Сколько же, интересно, ей теперь лет?) — Я так счастлива, что познакомилась с вами! — (Разве они уже познакомились?) — Вы вылитая эта… как ее?.. Ну, мадонна с младенцем! — (У этой девчонки, однако, какая-то дьявольская хватка и интуиция!)
Маша резким движением надела дымчатые очки и холодно улыбнулась. Не для того она с утра пораньше пришла в родные стены, чтобы ее хватали за горло.
— А вы-то, простите, кто? — осведомилась Маша. — Что вы здесь делаете?
— Я — ассистент режиссера, — гордо ответила девочка.
— Думаю, скоро станете и режиссером…
— Нет-нет! Я хочу быть, как вы! Я хочу работать в эфире!
— Тогда хотя бы дососите леденец.
— Это вы пошутили, да? Но я поняла ваш намек. Конечно, это очень дурная привычка. Это может повредить зубам, да?
Маша хотела сказать, что такими зубами, как у этой милой девочки, можно легко перегрызать корабельные тросы, но сдержалась.
— И фигуре тоже, — сказала она.
— Неужели? — совершенно искренне ужаснулась любительница леденцов и инстинктивно скользнула ладонями по своим грудке и бедрам, словно убеждаясь, что пока что такого несчастья с ней не произошло. — Вы меня просто спасли! — воскликнула она. — Я на всю жизнь запомню ваше предостережение. Огромное вам спасибо!
— Не за что.
— А еще я хотела сказать, что жутко восхищаюсь всеми вашими репортажами из криминальных новостей, а особенно вашими последними кавказскими репортажами!
При упоминании о Кавказе Машу снова обожгло воспоминаниями. Ей показалось, что она, наверное, никогда не дождется своего полковника, который так хотел сделаться отцом ее ребенка…
— Боже, а какие у вас шикарнейшие волосы! — продолжала восклицать девочка. Между прочим, она действительно вытащила из-за щеки леденец и решительно выбросила его — хотя и не без сожаления — в корзинку для бумаг. — Говорят, — сказала она, — такими шикарными волосы становятся, если их мыть… — Она наклонилась к Маше и перешла на шепот.
— Чего не сделаешь, чтобы стать красивой, — вздохнула Маша.
На самом деле ее мысли были далеко. Она представила себя с раздутым животом и грудями, накачанными молоком и размером с астраханские арбузы. Как ни странно, это ее нисколько не пугало. Лишь бы он держал ее за руку.
— А что вы делаете с
— С чем именно?
— Ну, с
Она застенчиво ткнула пальчиком с обгрызенным ноготком прямо в будущие астраханские арбузы.
Пора было заканчивать интервью. Маша поманила ее поближе, и девочка подставила ей ушко.
— Даю лапать только своим начальникам, — шепнула Маша.
— Да что вы! — прочирикала девочка с таким непосредственным изумлением, что Маша пожалела ее бедную головку и добавила:
— Но только не во время эфира.
— Ну это-то понятно, — серьезно закивала головой бывшая любительница леденцов.
Маша откинулась в своем кресле и демонстративно прикрыла глаза. Наступила пауза, во время которой она снова успела сосредоточиться на демографической теме и перед ее мысленным взором промелькнуло видение, в котором она сама, как настоящая мадонна, держала у груди малыша, а его отец с умилением взирал на процесс кормления.
Когда она открыла глаза, девочка все еще стояла около ее стола и морщила лоб, словно продолжала переваривать содержание последнего рецепта из серии «секреты профессии». Машу снова уколола совесть. Если бы она действительно знала какие-то особые профессиональные тайны, то с радостью бы поделилась ими. Ей самой все тайны будут скоро ни к чему. Поскольку она будет качать ребеночка. Во избежание дальнейших вопросов Маша поспешно поднялась и спросила:
— Артем уже в студии?
— Кажется, он еще не приходил.
— Если увидишь его, скажи, что я жду его в буфете. Если, конечно, тебе не трудно.
— Что вы! — воскликнула девочка, преданно подпрыгивая на задних лапках. — Я для вас что угодно готова сделать!
Бросив растроганный взгляд на удаляющиеся сетчатые колготки ассистентки, Маша направилась в буфет исключительно для того, чтобы где-нибудь в уголке поразмышлять об отдаленном будущем. Но и там поразмышлять не пришлось. В буфете она встретила целую компанию коллег, с которыми работала еще в те времена, когда Эдик ловил ее с градусником. Это была неразлучная троица Петюня — Ирунчик — Гоша. Увидев ее, они хором заохали и заахали.
— Какой кошмар, Маша! — воскликнул Петюня-помреж, весивший не меньше центнера. — Я до сих пор не могу прийти в себя от того, что случилось с Ромой!
Петюня имел привычку чесать у себя между ног, когда его увлекал какой-то сюжет. Он хохотал и плакал над материалами, как ребенок.
— Я за всех вас молилась, да, видно, не помогло! — воскликнула Ирунчик-гримерша, которая с большим мастерством запудривала на щеках, шее и прочих местах Маши следы любовных приключений с Борисом Петровым.
— А ты какому Богу молилась, Ирунчик? — спросил Гоша-редактор.
Он был такой нервный и длинный, что когда очки сваливались с его утиного носа, то обязательно разбивались.
— Как какому? — удивилась Ирунчик. — Нашему, православному, конечно!
— Вот видишь, — заметил Гоша, тряся головой, — а там нет другого Бога, кроме Аллаха!
— Неужели Рома сделал что-нибудь этому Аллаху? — почесавшись, вздохнул громадный Петюня.
По его пухлой щеке скатилась крупная слеза, которую он поймал огромным клетчатым платком, который привычным движением извлек из своего безразмерного кармана.
— Не надо, ребята, — попросила Маша, — не то я сейчас тоже расплачусь.
— Если бы ты знала, как мы здесь все рыдали, — сказала Ирунчик, прижимая к себе Машу.
От нее пахло как от парфюмерной лавки.
— Я знаю, — кивнула Маша.
— Говенная наша жизнь, — вздохнул Петюня, убирая платок обратно в пропасть своего кармана.
— Тоже мне, открыл Америку! — поморщившись, проворчал Гоша и, двигая одним носом, попытался поднять повыше сползающие очки.
Глядя на обступивших ее коллег, Маша подумала, что молоденькой ассистентке, пришедшей на телевидение с мечтой блеснуть в эфире, — как когда-то и сама Маша — из всех «профессиональных» тайн достаточно было бы познать эту одну — тайну цеховой солидарности. Если господин Зорин, твердя, что Останкино для них — «дом родной», вряд ли понимал смысл того, что говорил, то для остальных сотрудников это не было пустым звуком. Впрочем, эту тайну невозможно было познать. Это нужно было просто чувствовать.
— Здесь такое творилось! — сказал Петюня. — Когда шел тот твой репортаж, я имею в виду.
— На тебе просто лица не было, — сказала Ирунчик. — В этом случае не помог бы никакой грим.
