уходила, он приводил эту.
— Как?! — вскричали сестры в один голос. — Он приводил ее прямо домой? Даже не стесняясь тебя, ба?..
— Да, деточки.
— Но как же ты это терпела? — изумилась Маша. Ведь мама твоя дочка! Ты говорила ей об этом? Она это знала?
— Что я могла поделать с этим кобелем, миленькие? Он говорил мне, что это по делу, и запирался с ней в спальне.
— В маминой спальне? — ахнула Катя.
— Почему ты не предупредила маму? — спросила Маша, чувствуя тошноту.
— Сколько раз хотела… Но ты же сама знаешь, что… Бабушка снова залилась слезами.
— Но мне или Кате ты же могла об этом сказать?
— Такой стыд! — бормотала старушка. — А потом у тебя и у Кати хватало своих неприятностей. Зачем же вас еще огорчать?
— Но ведь она твоя дочка, ба! — снова воскликнула Маша. — Чего же тебе стоило это знать и молчать!
— Да, деточки, он приводил ее, а я сидела в своей комнате и молила Бога, чтобы ваша мама вдруг случайно не вернулась домой…
Представить себе, что отец приводил любовницу прямо в их дом, что он ложился с ней в мамину постель… Каким нужно было быть негодяем, извергом и подлецом? У Маши это в голове не укладывалось. Хотя почему не укладывалось? И почему, собственно, негодяем, извергом и подлецом?..
Однажды Рита Макарова рассказывала ей кое о чем подобном.
Как-то раз один женатый мужчина сказал Рите:
— Моя жена уехала с детьми к матери. Давай поужинаем у меня дома.
И Рита приняла его приглашение. Во-первых, это был тот тягостный период в ее жизни, когда она потеряла и мужа, и ребенка, а Господь Бог еще не наградил ее за исключительное мужество благородным и безупречным Иваном Бурденко. Во-вторых, этот женатый мужчина был необыкновенно хорош собой — остроумен, чертовски талантлив и голубоглаз. А в-третьих, Рита поклялась себе не сделаться «синим чулком» и не терять жизнерадостности.
Однако непередаваемо гнусное ощущение начало овладевать ею в тот момент, когда, подходя с ней к его дому, он показал рукой вверх и сказал:
— А вон наши окна!
— Которые? — вежливо спросила Рита.
— А вот те — с геранью на подоконнике! Жена обожает разводить цветы.
Едва жена вышла из дома, а муж уже тащил туда другую бабу. Да еще хвалился жениной геранью.
Дальше было еще гнуснее. Они сидели на кухне, и этот самый муженек острил, жарил цыплят, накрывал на стол, откупоривал дорогое французское винишко. Рита боялась поднять глаза. Ей казалось, что все вещи осуждающе на нее вызверились: клетчатый передник, кастрюли, сковородки, часы с кукушкой… А когда после ужина мужчина как ни в чем ни бывало повел ее в спальню, и Рита легла на супружеские простыни, от ощущения гнусности и мерзости с ней приключился своеобразный шок. От ее жизнерадостности и оптимистической настроенности вести жизнь полноценной женщины не осталось и следа. Удовольствие, которое Рита рассчитывала получить в обмен на мелкие нравственные травмы, оказалось более чем сомнительным.
— Расслабься, — убеждал Риту партнер. — Мой брак с этой женщиной — просто мираж!
Конечно, он нагло лгал. Его брак был такой же безусловной реальностью, как кастрюли, сковородки и герань на окне. Когда он взобрался на Риту и принялся за дело, ей казалось, что в нее хотят засунуть эту самую герань, да еще вместе с горшком.
Рита не кривила душой. За это Маша и любила ее. Она всегда говорила правду, даже самую неприятную. Она была честна, и ее нельзя было упрекнуть за тот случай… Но если так, то какое Маша имела право осуждать другую женщину, любовницу отца? И все-таки у нее снова помутилось в глазах от злости.
…Ах, мама, если бы она повременила хотя бы еще один день, то познакомилась бы с Волком! Может быть, увидев суженого своей дочери, она не воспринимала бы жизнь в таких черных тонах. Однако полковник прилетал только завтра, а значит, они уже никогда не познакомятся. Эта мысль так огорчила Машу, что из глаз брызнули слезы. Глядя на нее, зарыдала и Катя.
— Деточки мои, сиротинушки, — причитала бабушка.
— Я ему этого никогда не прощу! — наплакавшись, сказала Катя, и ее глаза гневно засверкали.
— Разве мы не видели всего этого раньше? — печально проговорила Маша.
— Нам казалось, что мать слишком строга с нами, и поэтому мы не замечали, как она страдает, — вздохнула Катя.
— Господи, — шамкала бабушка, — чем она, голубка наша, была виновата? Она его так любила!
— Я ненавижу его, — прошептала Маша. — Он ее убил!
XL
Через полчаса пришел участковый врач и, едва взглянув на мать, быстро выписал свидетельство о смерти и удалился.
— Маша! — вдруг воскликнула Катя и, наморщив лоб, проговорила:
— Мы забыли об одной вещи…
— О чем?
— Кто-то все-таки должен сообщить отцу. Тебе не кажется?
Маша передернула плечами, а потом медленно кивнула. Было ясно, что никто из сестер не испытывал желания взять это на себя. От бабушки этого нельзя было требовать и подавно.
К счастью, скоро появился Катин супруг.
— Григорий, — проворчала Катя, — сколько тебя можно ждать?
— Я летел со всех ног, честное слово! — начал оправдываться он. — Что у вас стряслось?
Вместо ответа Катя кивнула ему в направлении гостиной. Григорий побледнел и шатаясь двинулся туда.
— Зачем ты так с ним? Он всегда с тобой такой нежный и заботливый, — шепнула Маша сестре. — Из-за вашего отпуска?
Ей хотелось, чтобы оставшиеся в живых были более терпимыми друг к другу.
— Черт с ним, с отпуском, — ответила та. — Этот заботливый осел меня снова обрюхатил!
— Разве ты не хотела еще одного ребенка?
— Вообще-то я уже настроилась на то, что дети, наконец, подрастут. Один пойдет в школу, другой в детский сад, а я займусь собой. Конечно, может быть, и мне хотелось бы где-нибудь работать…
— Катя, — горячо начала Маша, — а разве нельзя как-то совместить эти две вещи — быть матерью и работать, заниматься в жизни чем-то серьезным?
Сестра взглянула на нее с любопытством.
— Погоди, погоди! Что это тебя стало так волновать, а? Ты часом не задумала остепениться?
— Почему бы и нет? — застенчиво проговорила Маша.
— Ну, поздравляю, — усмехнулась Катя. — Что же, у тебя, я уверена, это совмещение прекрасно получится.
Однако они были вынуждены прервать эту занимательную тему. Из гостиной донеслось громкое
