рыдание Григория, и они снова спустились на землю.
— Бедная мамочка! — заплакала Маша. — Твой Григорий ее тоже любил.
— Хотя обычно не подавал вида, — заметила Катя.
— Разве ее можно было не любить! — присовокупила бабушка.
Несколько минут женщины слушали, как рыдает мужчина. Как ни странно, от этого им стало немного легче. Потом рыдания стихли. Прошло еще несколько минут, и Григорий вернулся на кухню. На этот раз более уверенной походкой.
— Какой кошмар, — сказал он, — я только вчера говорил с ней по телефону… Давайте плакать вместе!
— Ты такой чуткий, Гриша, — вздохнула Маша.
— Спасибо, — поблагодарил он и смахнул слезу.
Некоторое время он переминался с ноги на ногу, а потом сказал:
— Я потрясен. Это ужасно. Я пощупал пульс и прослушал сердце. Она действительно скончалась.
— Более точного диагноза от зубного врача и не требуется, — фыркнула Катя. — В заключении о смерти врач написал, что мама скончалась от сердечного приступа.
— Она так посинела, — вздохнул Григорий.
— Кажется, мы все посинели, — заметила Катя.
— Прошу тебя, — умоляюще взглянув на сестру, воскликнула Маша, — давайте говорить друг с другом нежно!
— Может, стоит выпить чего-нибудь успокоительного? — предложил Григорий.
— Вот-вот, — сказала Катя, — пойди достань из холодильника водки и налей себе немного.
Григорий повиновался.
— Наверное, нужно позвонить в похоронное бюро, — сказал он, педантично убрав бутылку обратно в холодильник.
— А еще, — сказала Катя, — позвони в контору отцу. Хоть какая-то от тебя помощь.
Григорий ушел звонить, бабушка тихо молилась у себя в комнате, а сестры сидели на кухне. Когда Маша оставалась с Катей наедине, ей казалось, что они снова возвращались в детство — в те времена, когда забивались в угол, чтобы вместе перемочь несправедливости, которые обрушивали на них родители.
— Его хоть немного будет мучить совесть? — прошептала Маша.
— Не знаю, — ответила Катя. — Не удивлюсь, если уже вечером он явится сюда со своей любовницей.
— Странно, что случилось такое, а мы сидим тут с тобой и спокойно разговариваем! — сказала Маша.
Катя откинула со лба волосы, и ее голубые глаза опять наполнились слезами.
— Я знала, что рано или поздно это случится. Я была в этом уверена.
— Как ты можешь так говорить?
— Потому что так оно и есть, — резко откликнулась Катя. — Последние годы ты была занята своими делами, а последние несколько месяцев мы имели счастье лицезреть тебя только по телевизору…
— Ну и что?
— А то, что ты не видела, как она медленно сходит с ума.
— Ты на меня злишься?
— Вовсе нет, — вздохнула Катя. — Что теперь толку злиться?
— А раньше злилась?
— Еще бы! До тебя ей было не добраться, а мне она названивала целыми днями или приезжала и сводила с ума своим плачем и жалобами на отца. Григорий, как только ее видел, чуть на стену не лез. Не говоря уж обо мне. Да и отцу, я думаю, от нее доставалось…
— Но почему ты ни разу не сказала мне об этом? — обиделась Маша. — Почему не звонила, когда у нее начинались приступы тоски?
Катя горько усмехнулась.
— А тебя можно было найти?
— Я постоянно появлялась на телецентре. Нужно было позвонить в студию.
— Пару раз я звонила.
— Так что же?
— Мне объясняли, что ты выехала на задание. То брать интервью у какого-то террориста, то на какую-то пресс-конференцию. Предлагали даже, чтобы я продиктовала тебе записочку.
— Ты все-таки злишься и мучаешь меня, — сказала Маша.
— Злюсь не злюсь. Разве теперь это имеет значение? — иронично откликнулась Катя. — Может, я на себя злюсь! Такой дуры, как я, еще поискать.
— Я тебя не понимаю…
— Я сама себя не понимаю. Что мне всегда больше всех надо было? Я только и разрывалась на части, чтобы вам всем было хорошо!
Машу задели ее слова.
— А я, по-твоему, не хотела, чтобы всем было хорошо?
— Ну да, ты хотела! — усмехнулась Катя. — Поэтому ты всегда делала только то, что хотела. На остальное тебе было наплевать… А я, дура, одна расхлебывала!
— Но ведь я всегда звонила тебе и маме! Спрашивала, как у вас дела. И вы отвечали, что все хорошо, прекрасно…
— Ага, тебе, конечно, не о чем было волноваться. Тебя и так любили.
— Это меня-то любили? — изумилась Маша.
— Не меня же! — ревниво проговорила Катя.
— Что ты говоришь! — возмутилась Маша. — А ты вспомни: что бы ни случилось, всегда считали меня виноватой! Даже если всем было очевидно, что виновата ты, то вину все равно перекладывали на меня.
— Ах, бедняжка! Ты хочешь, чтобы я тебя пожалела? — холодно сказала Катя. — Какая ты несчастная, ты достигла всего, чего хотела!
— Боже мой, неужели ты мне завидуешь?
— Как тебе не завидовать, ты же у нас звезда!
— Ты что, серьезно, Катя?
Маша бросилась к сестре, чтобы обнять ее, но та инстинктивно отстранилась. Знакомый жест матери. Катя и сама это заметила, и ей стало неловко. Она смущенно улыбнулась и сама протянула руку Маше.
— Я забыла, что нам некого больше делить. Прости! Обе сестры обнялись и всплакнули.
— Ты мне так нужна! — прошептала Маша.
— Ладно, — примирительно сказала Катя, — мы все-таки сестры.
XLI
После полудня, дождавшись, когда отшумит короткий летний ливень, сестры уселись в машину и Григорий повез их в похоронную контору на Ваганьковском кладбище. С собой у них была мамина фотография. Когда Григорий звонил в контору, ему велели прихватить с собой какую-нибудь фотографию покойной. Если, конечно, они будут заказывать гримера.
Предстояла тягостная погребальная волокита.
Машина остановилась перед желтой каменной оградой. На площадке перед тяжелыми кладбищенскими воротами было пусто и скучно. Сколько раз Маше доводилось бывать здесь со своей телевизионной группой на похоронах известных политиков, предпринимателей, мафиози и журналистов! Раз за разом это место начинало напоминать ей огромные декорации, в которых разыгрывали финалы пьес —
