Отбросив в сторону последние сомнения при мысли об Алисе и Агате, я постучал в дверь своим бильбоке. Вдруг мне повезет, и я смогу договориться с Трубоди через дверь, ведь у него, наверное, не хватит смелости впустить в комнату призрака, который открыто объявляет о своем появлении…
Я постучал громче. Еще громче. Никакого ответа.
Я уже взялся было за дверную ручку, когда с левой стороны на меня упал сноп света. Я круто повернулся, и передо мной предстало потрясающее зрелище: лысый господин средних лет, только что вышедший из уборной, уставился на меня, выпучив глаза и стуча зубами. На Трубоди было что-то вроде лиловой русской пижамы, обшитой золотым галуном, он был похож в ней на застигнутого врасплох епископа; в левой руке он держал маленький дорожный ночной горшок, который, видимо, только что опорожнил, а в правой — подсвечник, дрожавший, как и сам Трубоди.
Из мира брючных пуговиц Бирмингема Трубоди грубо перенесли в мир пиратов, вооруженных бильбоке.
Страшный перепуг Трубоди вернул мне уверенность и негодование, я отчетливо осознал собственную справедливость и могущество.
— Ну что, несчастный! — воскликнул я со свирепой насмешкой в голосе. — Алису ищешь с подсвечником и горшком в руке? И мало тебе Алисы — подавай тебе еще и Агату! Двух девушек за одну плату!
Ужас Трубоди на мгновение сменился полнейшей растерянностью. Так мог бы растеряться честный человек, обвиненный в том, что он украл Лондонскую крепость Тауэр.
— Если ты посмеешь увезти сестер к твоей старой наложнице, я буду являться к тебе всякий раз, как ты выйдешь из уборной. Это говорит тебе Артур, призрак Артура!
И, вспомнив наставления леди Памелы, добавил:
— Ты неотесанный парвеню! И тебе не дожить до старости!..
Я не знал в точности, что такое «парвеню», но звучало слово выразительно.
Продолжать мне не пришлось — Трубоди рухнул навзничь, выронив свечу и ночной горшок.
Я поспешно чиркнул спичкой: белый как мел Трубоди лежал на спине между разбитой ночной посудой и потухшей свечой, глаза у него закатились. Все, что я мог для него сделать, это немедля удрать, завывая во всю силу моих легких, чтобы к нему как можно скорее подоспела помощь. По-моему, за всю мою полную приключений карьеру я не завывал более зловеще.
Я водворил на место бильбоке, и тут над замком разразилась последняя в эту ночь гроза. Ослепительные молнии прочерчивали небо, словно Господь Бог решил разом израсходовать все свои запасы магния, чтобы сфотографировать самых закоренелых грешников (а может, самых неосторожных из них?).
Правильно ли я поступил? Может, я перестарался? Что, если Трубоди отправился на тот свет? Стоили ли такой жертвы счастье Алисы и Агаты и соблюдение старинной чести?
Призраки не ведают собственной силы. Это касается и настоящих призраков, и призраков-любителей. Вот почему так ценятся призраки-профессионалы, не только владеющие режиссерским мастерством, но и разбирающиеся в психологии, в психиатрии и умеющие оказать первую помощь.
В ту пору я еще не овладел тайнами ремесла и с Трубоди действовал наугад. Я это смутно понимал, и меня терзали угрызения совести и беспокойство.
Но вспышка молнии осветила тут портрет Артура на мольберте, и мне почудилось, что Артур удовлетворенно улыбается и даже пони радостно фыркает.
В путеводителе, который я еще раньше обнаружил в библиотеке, об Артуре Свордфише говорилось как о мальчике, который в самом деле жил когда-то и умер в расцвете сил в той самой комнате, где я мучился сомнениями насчет того, правильно ли я себя вел. Как бы поступил на моем месте Артур? Что он думает обо мне там, где он сейчас пребывает?
Я провел беспокойную ночь на своем продуваемом сквозняками чердаке, а утром меня разбудило пыхтенье автомобиля. Одним прыжком я подскочил к моему наблюдательному пункту.
У автомобиля с откидным верхом, разогревавшего двигатель под ставшим опять безоблачным и чистым небом, собралась вся семья Свордфиш, — кроме леди Памелы, которая отсутствовала по причине своей физической немощи. Хозяева замка провожали уезжающего Трубоди, а заодно и журналиста эдинбургской «Трубы», который расхаживал взад и вперед и, похоже, особенно торопился уехать. Трубоди, конечно, тоже торопился, однако ему было труднее выразить свои чувства, потому что он лежал на носилках.
Но, по крайней мере, он был в сознании, потому что лорд Сесил учтиво склонился над ним и, похлопывая гостя по бессильной руке, говорил ему какие-то любезности. Одетый в темный костюм бородач взял другую руку больного, извлек из жилетного кармана громадные часы и начал считать пульс. Потом врач сделал знак отправляться, носилки с грехом пополам водворили в машину через заднюю дверцу, и машина тронулась, извергая клубы дыма.
Журналист, которого мистер Трубоди любезно привез в своем автомобиле, теперь отбыл в кабриолете врача, потому что его место в машине заняли носилки.
О машине Трубоди напоминало уже только слабое пыхтенье, доносившееся с дальнего конца аллеи. Тут Алиса обернулась к замку, и я увидел, что лицо ее сияет от радости. Заметивший это лорд Сесил сделал дочери замечание, и она тотчас приняла скорбный вид.
Уинстон все больше верит в призраков
Это зрелище вознаградило меня за мои терзания.
Тот день, 17 августа, до самого вечера прошел для меня совершенно спокойно.
С наступлением темноты я сбросил с себя одежду пирата, при виде которой, после всего, что, наверное, наболтал Трубоди, с Уинстоном мог приключиться удар, и облачился в халат без рукавов, одеяние арабского шейха, перекочевав таким образом с южных морей к морям песчаным.
После полуночи я отправился поужинать в кладовку, где меня уже ждал Уинстон, сгоравший от нетерпения и страшно возбужденный.
— Так это ты? — спросил он меня, едва я переступил порог.
— В каком смысле?
— Это ты говорил по телефону? Пират, о котором толкует Трубоди, жуткие крики — это все ты?
— Вы что-то путаете, Уинни. Ничего не понимаю. Что это, к примеру, за история с телефоном?
Уинстон с напряженным интересом всматривался в мое лицо. Но поскольку, изучив мою физиономию, наследник Свордфишей к определенным выводам не пришел, он снизошел до объяснений, очевидно, рассчитывая, что я совершу какую-нибудь оплошность и мои ответы, и моя реакция помогут ему меня уличить.
— За столом я сегодня был потрясен так, как еще ни разу в жизни. Мы как раз ели шафрановый рис, довольно-таки густой, как вдруг тетя Памела, у которой с самого утра вид был победоносный и ликующий, не сдержавшись, заявила, привожу ее слова на память почти дословно: «Ничего удивительного, что Трубоди сбежал. Я сама прошедшим вечером попросила Артура, чтобы он разобрался с этим выскочкой. Артур был настолько любезен, что из моей комнаты позвонил Сесилу, чтобы сказать ему, как следует относиться к подобному мезальянсу. Сесил лгать не умеет и подтвердит вам мои слова…» И представляешь, Джон, я собственными ушами слышал, как мой отец забормотал что-то невнятное насчет того, что поздней ночью с 15-го на 16-е ему и в самом деле «кто-то» позвонил из комнаты тети Памелы. «Кто-то!» И ты меня будешь уверять, что этот «кто-то» — не ты?
Я ответил тихим, страдальческим голосом:
— Как вы могли подумать, Уинни, что после всех ваших наставлений, — а следовать им мне необходимо не только в ваших интересах, но и в моих собственных, — как вы могли подумать, что мне придет в голову странная мысль явиться к леди Памеле да еще позвонить от нее лорду Сесилу? Неужели вы можете представить себе, что я стучу к ней в дверь и говорю: «Это я, Артур. Где тут телефон?» Чего ради я стал бы вести себя так дерзко? Разве это на меня похоже?
— Нет, конечно… Но все-таки по телефону призраки не звонят!
— Не забывайте о прогрессе, Уинни…
В полном расстройстве чувств Уинни опустился на ящик с копченой пикшей.
