— Ого… — сглотнул княжич, оглядывая тело, почти сплошь покрытое застарелыми синяками, свежими кровоподтеками, ссадинами и запекшимися корками. И вдруг с размаху отвесил волхву звонкую затрещину: — Говорил тебе, что человек он! Что удалец храбрый. А ты… Лечи давай, чародей заумный. Лечи, твое это дело! Чтобы к завтрему на ноги сотника моего поставил!
— Да, сейчас… — весь сжался и переморщился Избор, подошел, открыл свой объемистый мешок, достал пару берестяных и деревянных туесков. — Прости, я ведь беречь княжича должен. Ложись, сейчас мазью целительной замажу и раны заговорю.
— Порты снимать?
— Штаны-то зачем?
— У меня ноги тоже изрублены неслабо.
— А-а… Ну, тогда, конечно, снимай. Прости, не со зла я…
— И за кого ты меня принял? — морщась и стараясь сдержать болезненные восклицания, до конца разделся Ротгкхон.
— За упыря дневного. Да ты сам посуди: я своими глазами видел, как тебя и на копья насаживали, и мечом рубили, и стрелами попадали. В одной рубахе в сечу кидаешься — и все тебе нипочем. И заговора защитного на тебе ни одного нет, и амулетов не носишь. Сам проверял, точно знаю. Чего тут еще подумать можно?
— Доспех у меня хороший… — с облегчением выпрямился обнаженный Ротгкхон. — Драконий волос, Сварогово плетение. Ни сталь, ни кость, ни камень не берет. Токмо огня и боится… — На этом вербовщик замолк, решив, что брошенной вскользь информации вполне достаточно. — Как там моя спина? Все болит, но ничего не видно!
— Вся отбита… Терпи, сейчас мятной мазью с цветками ноготковыми натру, враз отпустит. Средство надежное… — Избор начал свое чародейство, негромко нашептывая: — На море-океане, на острове Буяне упыри волос-волосатик оживляли, на людей ратных пущали. Вышел волос в колос, начал суставы ломати, жилы прожигати, кости просверляти, витязя Лесослава иссушати. Тебя я, волос-волосатик, заклинаю, словом крепким наставляю: иди ты, волос-волосатик, к острову Буяну, к Латырю-камню, где живые люди не ходят, живые не бродят; сядь на свое место — к упырям лихим в кресло. Покорись моему приказу, заговору-наказу, нет тебе места ни в этом мире, ни в чужом, ни в зеркальном, ни в видимом, ни в невидимом, ни в живом, ни в мертвом, с сего часа и во веки веков…
От мерного бормотания у Ротгкхона опять закружилась голова, его ощутимо потянуло в сон, и когда, намазав спину, волхв уложил его на скамью — вербовщик тут же провалился в небытие.
Лечение помогло — наутро тело его уже не болело, а ныло и чесалось, как это обычно бывает при затягивании ран. Лежал Лесослав все на той же лавке, но тряпкой был укрыт до подбородка, а не с головой. Поднявшись и пошарив по комнате, Ротгкхон нашел крынку с водой, напился, выбрел на свет.
Возле Ондузы произошли немалые изменения: напротив ворот появилось несколько рядов кольев, врытых остриями в сторону города — прорваться через такие коннице было совершенно невозможно, нужно спешиваться и рубить или выламывать. Да и пешему проходить несподручно. Похоже, Святогор больше не ожидал вражьих вылазок, но исходя из своего принципа двойной уверенности, укрепление все-таки сделал и сотню ратников для присмотра за ним за пределами досягаемости стрел посадил.
Катапульта для метания камней тоже была готова. Помимо уже известных вербовщику корзин, к комлю привязали еще пару бочек неведомо с чем, но наверняка тяжелым, и четыре мельничных жернова из красного гранита. Теперь мастеровые оттянули длинный рычаг к земле и что-то там делали. Булгары, тревожась, изредка пускали в них стрелы — но механизм был сделан аккурат на пределе дальности выстрела, и добросить хоть что-то до мастеров защитникам не удавалось.
Внезапно послышался резкий выкрик, длинный конец рычага взметнулся вверх, раскрылась привязанная к нему петля — и камень размером с барана, описав пологую дугу, с треском врезался в край башни на уровне середины стены. Все сооружение содрогнулось, вниз посыпались какие-то деревяшки, пыль, куски коры, прочий мусор. Все громко закричали. На стене — от ужаса, в слободах — от восторга.
От хлыста натянулись веревки, потащили его назад и вниз, к земле, готовя к новому выстрелу. Судя по скорости, с какой это делалось — работали не мастера, а три-четыре десятка новиков из черной сотни. Не прошло и четверти часа, как катапульта снова взмахнула длинным рычагом, метнув в цель новый камень, попавший заметно выше первого и сильно правее — в стену мимо башни. Оно и неудивительно — снаряды у здешних мастеров были некалиброваны, да еще и неправильной формы. Проще говоря — метали в стену все, что поблизости нашли, все камни подряд, от мельничных жерновов до валунов из-под срубов.
Для третьего выстрела муромцы сделали поправку, и камень угодил аккурат посередине башни. Булыжник выбил очередную порцию щепы и покатился вниз, подняв фонтан брызг. Сразу стало понятно, отчего княжич не разрешил делать переправу еще позавчера — падающие валуны быстро раскрошили бы плоты и сломали опорное бревно.
Новый взмах, новый удар в цель — но теперь почти под основание.
— Мазилы! — в сердцах высказался Ротгкхон.
— Лесослав, ты проснулся? — Избор принес от Суры полные ведра воды. Ведра были из толстой кожи и постоянно меняли форму, словно живые. — Не студись, ступай в дом.
— Какая стужа, лето на дворе! — возмутился вербовщик.
— Не спорь! Ты раненый, пока еще слишком слабый. А князь велел к завтрему поднять.
Уже не первый раз Ротгкхон замечал, что дружинники и близкие слуги Святогора, словно оговариваясь, то и дело величали своего воеводу княжеским титулом. То ли из уважения так поступали, то ли намекали на его полное право занять муромский стол.
Сам вербовщик так высказываться не рисковал — не зная тонкостей, недолго и на неприятности нарваться. И спросить тоже опасался.
— Давай укладывайся обратно, — переливая воду в бочку в сенях, распорядился волхв. — Сперва мазью с заговором оботру, опосля отвара рыбного съешь, дабы влага излишняя телесная водами ушла, ввечеру густого холодца поешь для костной крепости, а поутру ужо хоть в сечу снова лезь, вернутся все силы полностью.
— Как скажешь, мудрый кудесник, — отдался в руки лекаря вербовщик. — Княжич-то где? Смотрит, как стенобитная машина Ондузу корежит?
— Нет, секреты проверяет, — распутал узел на своей торбе Избор. — Опасается шибко, что лазутчика за помощью князь Стрежислав отправил. Стерегут дозоры на тропах и дорогах. Токмо не поймали пока ни одного. Это и тревожно. Ибо посланцы к соседям за подмогой быть должны. Иначе не бывает.
— Беда, — согласился Ротгкхон, опуская голову на руки. — Если соседи рать соберут, дружины может оказаться мало. Даже если отобьемся, силы-то убудут. На осаду может не хватить.
— Князь о том же печалится, — опять оговорился волхв.
— Мудр он у вас не по годам, — признал вербовщик.
— Святогор не раз Маре холодносердной в глаза смотрел, чашу ее едва не пригубил. Чужие жизни отнимал, по колено в крови ходил. Когда на самом берегу реки Смородины постоишь, на Калинов мост глянешь — то взрослеешь быстро. Каждого соратника своего ценить учишься, о животе каждого смерда беспокоиться. В его возрасте, Лесослав, сынки боярские токмо девок дворовых тискают да на охоту соколиную носятся. А Святогор весь в раздумьях и планах завсегда. Да и с братом вечная подозрительность, — вздохнул Избор. — Заболтал ты меня, я заговор забыл нашептать. Теперь на уху наговаривать придется. Вставай, одевайся. Теперь можно.
Поев, Ротгкхон все же ушел на улицу — наблюдать за работой катапульты. Та, похрустывая и поскрипывая, ни разу не попадая дважды в одно место, свою задачу все же исполняла. Избитая валунами башня изрядно накренилась, венцы ее во многих местах разошлись, да так сильно, что она просвечивала насквозь. Слева расползлись стыки со стеной на всю высоту и в трещину, при желании уже мог бы пролезть воин средней упитанности. Приговор башне вынесли и булгары: защитники ни на верхней площадке, ни на ближних участках стены не показывались, опасаясь рухнуть вместе с укреплением.
