— Дела хорошо, — кивал сотник. — Святогор гривну в год для каждого дружинника истребовал, полгривны в задаток. Драконья броня и меч крепчайший каждому в пожизненное владение.
— Что, правда?
— Когда я вас обманывал, побратимы?
Он ответил так всего три раза. Но этого было вполне достаточно, чтобы известие поползло во все стороны, из уст в уста, из ушей в уши. Воины ждали этого сообщения, а потому и восприняли с полной готовностью. Ротгкхон же пробрался ближе к княжеским боярам, прошел мимо, обнялся с Избором:
— Рад видеть тебя, дружище! Поклон тебе за помощь со знахаркой.
— Так ведь не помогла же баба Додола ничем!
— Помогла. Сказала, что хуже уже не будет. Мы боялись, хворает Плена все сильнее. Совсем ведь разговаривать перестала и не делает ничего. А что душа ее пропала — с тем мы почти смирились. Она ведь не первый день болеет…
Краем глаза вербовщик заметил, что боярин Горислав взбежал по ступеням и вошел во дворец. А заодно и то, что там, возле дверей, уже стоит приготовленная для обмывания важного события братчина и высокий дубовый бочонок.
— Прости, Избор, дело у меня есть важное… — Вербовщик стал пробираться к тревожному билу, что висело у дверей комнаты привратной стражи.
До цели он добрался как раз тогда, когда на крыльцо вышли князь в роскошной шубе и мудрый Радогост. Оба опирались на посохи и выглядели весьма величаво. Даже слишком, учитывая то, что все запланированное действо должно случиться для них совершенно неожиданно.
Итак, для «нежданного известия», «душевного порыва» и «спонтанного бескорыстия» все было готово. Настало время начинать ритуал.
Ротгкхон взял колотушку и несколько раз что есть мочи ударил ею по билу, наполняя двор гулким гудением. Двор, разумеется, стих, все повернулись к нему.
— Дозволь слово молвить, князь муромский Вышемир! — крикнул вербовщик, быстрым шагом направляясь к крыльцу. — Дошло до меня, княже, что великий Сварог, прародитель рода нашего, всех сварожичей, внуков и правнуков своих, созывает на дело ратное! Великая битва идет на твердях небесных, война богов русских со злобной нежитью поганой! И в битве этой каждый меч важен, будь он хоть чародейским, хоть волховским, хоть смертным, каждое слово и каждое умение знахарское! Дозволь, княже, охотников средь дружины твоей кликнуть — за дело праведное живота своего не пожалеть и против зла небесного сразиться!
— Дело прадеда нашего, Сварога великого, есть дело правое! — уверенно пристукнул посохом Вышемир. — Ради предков наших и славы их вековой не стану я препятствовать воинам храбрейшим и честнейшим вступать в рать Сварогову! На то им мое дозволение и поручение не посрамить имени русского!
— Сразимся же за честь предков русских, сварожичи! Не дрогнет дружина Святогорова пред видом ворогов страшных и неведомых! Любо в поход идти за Сварога! — взбежав на несколько ступеней и повернувшись к ратникам, крикнул Ротгкхон. — Любо!!!
— Любо! Любо!!! Любо-о-о-о!!! — восторженно подхватила дружина, уже давно ожидавшая этого приглашения.
— Быть посему, — смиренно склонил голову князь Вышемир. — Всем, кто в поход подрядится, даю на то свое согласие. Иди ко мне, брат мой любимый! Дай обниму тебя, отважный воин, победитель булгар, торков и печенегов. Да не дрогнет меч в руке твоей, колдунов и нежить разящей.
Святогор, глубоко вздохнув, оглянулся на Журбу и пошел к крыльцу. Князь отставив посох, спустился ему навстречу на несколько ступеней, действительно обнял, в этот раз крепко и искренне:
— Тебе одному доверяю вести дружину отцовскую в сию битву великую! — Он сделал шаг в сторону и крикнул воинам: — Любо брату моему, Святогору! Слава победителю!
— Любо, любо!!! Слава Святогору!
Пронырливая дворня уже вытаскивала к крыльцу тяжелый стол на толстых ножках, на него поставили братчину, почти до краев наполнили пенным хмельным медом.
— Сию чашу мне пить не с руки, — публично признал Вышемир. — Сего напитка достойно лишь то братство, что дом покидает ради дела великого, славного. Того, что прославит род наш в веках. Того, что докажет, насколько сварожичи земные достойны своего почетного имени! Иди, брат. Тебе по праву первый глоток.
«Да, это было красиво», — мысленно признал Ротгкхон.
Теперь, после поручения князя, на глазах сотен преданных дружинников, жаждущих наград, обласканному и облеченному почетным долгом княжичу оставался один-единственный выход: к чаше, которая сделает его главой похода.
— Не грусти, побратим, — тихо шепнул ему вербовщик, чтобы Святогор не чувствовал себя совсем уж загнанным в угол. — Я дам тебе столь могучий меч, что ты сам выкроишь себе любое княжество на свой вкус, а к брату станешь приезжать с подарками — малой отчине поклониться.
Мимо них спустился к братчине Радогост, провел посохом над чашей, громко начитывая защитные заговоры от всякого зла, колдовства и порчи, добавил наговор на силу и здоровье, отступил.
— Пойдем, побратим, — ответил вербовщику Святогор, спустился и взял огромный сосуд за рукояти. Двор всколыхнулся приветствиями, и ему пришлось немного переждать, прежде чем торжественно произнести: — Во славу Сварогову мечи свои поднимаем! Не посрамим имени русского в дальнем походе!
Дружина не просто закричала ему «Любо!», но и вскинула клинки в едином дружном порыве. Святогор сделал свой глоток, посторонился пропуская Лесослава.
— Клятву помнишь, иноземец? — улыбнулся воинам княжич. — Тогда пей, побратим. И помни: лжецу братчины не удержать. Уронит.
Ротгкхон кивнул, взялся за ручки, посмотрел на собравшихся людей:
— Не забуду доверия вашего, побратимы! Не посрамлю братчины муромской до последнего своего часа! За честь и правду! — Он напрягся, оторвал тяжеленный сосуд от стола, сделал глоток, еще несколько мгновений подержал чашу на весу, а потом нежно опустил на стол.
— Любо побратиму нашему! Любо! — закричали многие во дворе, поддаваясь общему восторженному настроению.
— Журба, побратим мой давний, — кивнул старому дружиннику княжич. — Изопьешь ли ты со мной эту чашу?
— С тобой, княжич, хоть на небеса, — ответил тот, подошел к столу и тоже сделал свой глоток.
— А ты, боярин Валуй? — спросил своего близкого сотника Святогор.
— С тобой, княжич, хоть на небеса! — задорно ответил тот, подскочил к чаше, напрягся, вскрикнул: еще не до конца зажившие переломы дали о себе знать.
— Пей, мы тебе и так верим, — тихо сказал ему княжич.
Боярин сделал свой глоток и стыдливо нырнул в толпу.
— Изопьешь ли ты со мной эту чашу, сотник Всеслав? — обратился к другому воину Святогор.
— С тобой, княжич, хоть на небеса! — легкой походкой вышел тот, приподнял чашу, отпил, вернул на место.
— Дозволь и мне, княжич! Дозволь и мне! — в нетерпении стали проситься к братчине другие дружинники. Святогор кивнул, пропуская их к столу.
— С тобой, княжич, хоть на небеса! — Похоже, для муромской дружины это становилось новым кличем.
Ротгкхон же, делая страшные глаза и приподнимая брови, всячески подманивал Избора — куда дружине в походе без умелого знахаря?
Тот, покрутившись, подошел и шепотом признался:
— Мне такой братчины не поднять, Лесослав. Попозже попрошусь.
Это известие окончательно успокоило вербовщика. Теперь нанятая им дружина имела все, что нужно для полноценной ратной службы.
Процедура приобщения к хмельному меду длилась больше часа — на этот раз чашу дозволили испить по глотку даже новикам-черносотенцам. По предварительным прикидкам Ротгкхона, отведать меда решилось не меньше восьми сотен воинов. Почти вся дружина — как он, собственно, и ожидал. Когда очередь иссякла, а последние глотки меда решительно допил сам Святогор, вербовщик склонился в поклоне:
— Теперь дозволь, княже, отправиться с сим известием к самому Сварогу, дабы он прислал за вами свои небесные ладьи. Я вернусь с ними и задатком через три-четыре, самое большее — пять дней. Вид небесные ладьи имеют непостижимый, но я уверен, что жители Мурома сего зрелища ничуть не испугаются.
