За окном по лопухам, по листьям сирени стукал редкий дождь. И пахло дождем и сырой землей. А за дощатой перегородкой неслышно спали дети. Их дети: Машенька и Митя.
Андрею снился однажды сон – он даже Ане не рассказал, зная, как на нее это подействует,- снилось, что он проходит мимо Мити, как будто не узнавая. Только так он может его спасти: виду не подав, что это его сын.
Почему? что? – ничего не запомнилось. Но вот это жуткое чувство: он должен не узнавать своего сына. И Митя смотрит молча, как он проходит мимо него.
– На войне хоть то было, что все общее,- сказала Аня.- Даже несчастье. Это со всем народом случилось.
– И тогда – со всем народом.
– Что ты сравниваешь? На фронт стремились. Это было святое. А перед этим – каждый в одиночку.
Он пошарил рукой, нащупал у кровати на полу сигареты, спички, закурил. И курил, глядя в окно, в темноту.
– Ведь им столько же было, сколько нам сейчас,- сказала Аня.- Подумай, ведь уже тогда дядя Женя делал операции на сердце, оперировал рак. Я тебе рассказывала, четыре года назад я встретила женщину, он ампутировал ей грудь. Она жива до сих пор, плакала, помнит его. А его нет. Я ведь фактически выросла в их доме. Мама шла на работу и оставляла меня на целый день. Дядя Женя все уговаривал ее: «Муська, дай вырежу Анечке аппендицит. Она и не заметит даже». Как мама потом ругала себя!
– Ничего в жизни не повторяется,- сказал Андрей, светя в темноте сигаретой.
– Да, да. И они так думали, наверное. Вы, мужчины… нет, это удивительно все-таки!
Вам лишь бы логическое объяснение найти. Все хотите логикой, разумом…
Да, это их мужское занятие она не очень жаловала. Но и не вникала. Считала так: мужчины без этого не могут – и пусть забавляются. Им надо мыслить, искать объяснения в исторических параллелях, ну вот как необходимо им курить, выпить другой раз и при этом много разговаривать. Никогда ничего от этих разговоров не менялось в жизни, она была в этом совершенно уверена. Но вот что поражало Андрея: то, к чему он приходил сложными путями, оказывалось, она и так знает несомненно.
Не по мысли – по чувству, в котором была совершенно свободна.
Он, конечно, не мог не знать, да и она, если спросить, сказала бы, что из них двоих умней он. Многие мысли ей были просто скучны, как скучны ей были газеты. И в то же время ей, как младенцу, бывало то открыто, чего не могли разрешить мудрецы.
Далеко где-то сверкнуло беззвучно из-под туч. Андрей подождал. Даже и не пророкотало.
Весь день давила сильная жара. Ближе к вечеру от горизонта, быстро закрывая небо, двинулись тучи; ветер гнал по улице пыль, белым пухом летели с кудахтаньем куры, мотались согнутые вершины деревьев, отрясая листву. В домах стало темно.
Потом вслед за сверкнувшей молнией низко над крышами ударил гром, в лампочках померкло, вновь разгорелось, грохнуло сильней прежнего, и свет погас. Небывалой силы хлынул дождь, вмиг выполоскал сады, улица зашумела пенной глинистой водой, по воде босиком, прикрывшись мешками, рвущейся из рук целлофановой пленкой, женщины загоняли коров во дворы.
Гром вскоре откатился за дальний лес – оттуда и посверкивало,- а небо так и осталось низким, из него то сеялся, то принимался идти дождь.
– Они как-то жили гостеприимно,- говорила Аня,- теперь так не живут. Всегда народ был в доме. Вечером в саду накрывали под электричеством стол. Сорокалетние мужья, красивые жены. Я только теперь это понимаю. Еще не начались болезни, и уже дети подросли. И уже что-то достигнуто к жизни. Помню, приходили братья Авдеенки, полярные летчики, красавцы. Доктор Никитин, комиссар гражданской войны.
Все заслуженные люди…
– А если не заслуженные? Или жизнь не заслуженного не стоит ничего?
– Да, ты прав. Но я так их помню…
Опять пошел дождь, мир сузился, стал меньше, тесней: они двое и дети их рядом.
При разгоревшемся угольке сигареты Аня увидела его губы, сжатые жестко, горькие морщины у рта, увидела, как задрожал в пальцах уголек сигареты, когда он отнимал ее от губ, и сердце в ней повернулось. Он ведь мужчина, тот, кто должен защитить…
Как часто в наш век самым беспомощным оказывался мужчина. И не его была вина.
Она целовала его мягкими, добрыми губами.
– Обожжешься. Сигарета же.
– А ты не кури, когда с женой. Жена, понимаешь, жена. Жену надо любить, а не злиться.
Она сама взяла у него сигарету из губ, выбросила за окно.
– И не о делах думать. Любить жену, любить.
– Что, сердце повернулось?
– А у меня все от сердца. Только от сердца. И не бывает иначе.
Такой он родной был сейчас. Она целовала его с закрытыми глазами. И так близко стало, так радостно обоим, так вдруг нестерпимо больно, казалось – вот сейчас лопнет сердце.
Потом они лежали молча, тихо. Слушали дождь. Аня так и заснула, носом уткнувшись ему под руку.
ГЛАВА VIII
Митя, бегавший к Анохиным, принес новость: на речку они не пойдут, у них Мила заболела. Что с ней, ему не сказали, видел только – лежит на кровати поверх одеяла. Аня тут же предложила зайти.
– Да ерунда,- отмахнулся Андрей.- Съела чего-нибудь. Что с детьми бывает в летнюю пору?
Но по дороге с речки они все же зашли. Виктор и Зина обедали. Мила лежала на кровати с грелкой, ноги укрыты халатом.
– Ну как? – спросила Аня, стоя в дверях с кошелкой в загорелой руке.
Виктор хлебал окрошку, густо засыпанную зеленым луком.
– Здорово, товарищи начальники! – со двора приветствовал Андрей и положил локти на подоконник.- Не просите, не уговаривайте: сыт. Ну разве что пообедать, если уж так уж…
Он вспрыгнул, сел боком в окне, заслоняя свет.
– Чего вы нас перепугали?
– Шутки твои…- сказала Аня и покачала головой.
Сидя прямо, Зина от тарелки несла ложку к оскорбленно поджатым губам. «Кажется, в самом деле обиделись»,- подумал Андрей.
Но с Зиной лучше не выяснять, это он хорошо знал. Тут если и не виноват, виноватым окажешься и уж так останется за тобой.
– Окрошка есть,- сказала Зина.- Вкус-сно!.. Она проглотила, и две продольные жилы на шее напряглись.
– Да нет, Зиночка, я пошутил. Вон дети во дворе, мы обедать идем.
Со двора слышны были восторженные взвизги: это ощенилась Дамка, хозяйская собака, и Машенька обмирала вокруг щенят.
– Так что у Милы? – спросила Аня.
– В общем…- Виктор доедал, наклоня тарелку. Подавил отрыжку.- В общем, я вызвал машину. Пусть привыкают.
И приосанился. Сняв запотевшие очки – они всегда у него запотевали во время обеда,- протирал их, помаргивая. Надел, взгляд за стеклами прояснился.
– Вот так!
– Какую машину? – Андрей улыбнулся.
– Сходил на почту, позвонил Немировскому. А то целый день стоят, шофера им фары надраивают.
