Александра Леонидовича. Но он сдержался:
– Надеюсь, вы позволите мне самому…
– Один штрих! -…поскольку я, так сказать, имею некоторое касательство. Позволяете?
Благодарю вас. Ростислав Юрьевич не смог, как вы все, к сроку… В силу занятости…
– Мильон сто тысяч извинений! Лидия Васильевна, стол – вне сравнения!
Многоразличен и восхитителен! – Он высоко поднял стопку, разом присоединяясь ко всем произнесенным без него тостам, и, безмолвно провозглашая свои, опрокинул ее в бороду. Глаза его увлажнились.- Я только что от Анохиных. Не хотел, верьте слову. Не отпускали: «Ростислав Юрьевич, будем обижаться. День свадьбы, как же так?» – «Да ведь я не генерал! Хо-хо-хо…» – «Будем обижаться!..» Пришлось, посидев немного, прямо-таки сбежать.
Зотов так привык с разбегу попадать в тон и в нотку, что все это выскочило у него раньше, чем он подумать успел. А никто не делает больших глупостей, чем ловкие мужчины и умные женщины, которые знают за собой, что они умны.
Когда Зотов поднял от еды сияющие, со слезою глаза, была общая неловкость.
Только Борькина молодая обводила всех по очереди изумленными стеклышками очков.
– Как день свадьбы? Чьей? Разве у них было вообще…- говорил Александр Леонидович, себя не слыша.
– Но сердцем! – взмолился Зотов, вмиг все осознав.- Сердцем я был здесь, Лидия Васильевна знает, я как сын…- И, свитера не пожалев, прижимал к сердцу масляные пальцы.- Самые отеческие… сыновние чувства…
– Они всегда здесь в этот день… Никогда прежде…- Смысл происшедшего доходил до Александра Леонидовича постепенно.
Многие годы Анохины обязательно являлись в этот день с поздравлениями и Зининым щебетанием. Они дорожили возможностью встретить здесь людей, от которых зависело многое; Александр Леонидович знал это и снисходительно покровительствовал. Так скрывать все эти годы… Решили – можно, пора, сами уже в силе. И Зотов первый побежал отметиться.
Со всей беспощадностью открылась Александру Леонидовичу, как невесома стала та чаша весов, на которой привык он ощущать свое значение. Уже Анохин позволил себе пренебречь, Зотов к нему спешит.
Тишина, образовавшаяся вокруг него, распространилась по комнате, и только в радиоле, прежде неслышной, виртуозно работал ударник, отбивая сумасшедшую дробь.
– Нет, вы бы видели эту свадьбу,- говорил Зотов, спеша загладить, заглушить.- Голову на отсечение даю – Лидия Васильевна не поверит. Полторы уточки на всех!
– Я попрошу вас!..- Немировский резко побледнел, и сочные губы Зотова, всегда произносившие одно лишь приятное, так и остались сложенными будто для поцелуя.- Я попрошу не приглашать меня за собой в лакейскую!
Он не на Зотова закричал – он закричал от обиды и боли. Но тут другая боль, незнакомая, страшная, все враз отодвинувшая, как гвоздь вошла ему в сердце.
– Саша! – Испуганная его бледностью, Лидия Васильевна пристально, как врач, глянула ему в глаза.
– Папа!
Прерывистыми частыми сигналами звонил телефон: междугородная. Людмила схватила трубку:
– Алло, алло! Галка?.. Алло, мы разговариваем… Нет, мы разговариваем, а вы подключились!.. Галка! Ты б еще позже… Она время спутала, слышите ее? – кричала Людмила весело, будто ничего не случилось. А сама испуганными глазами смотрела на отца.- Ты не спутала еще, как меня зовут? Ольга, не мешай…
Александр Леонидович сидел нахмуренный, плохо слыша, что делается вокруг, боясь вдохнуть, чтобы гвоздь не прошел насквозь. Когда боль отпустила, он увидел перед собой лицо жены. Он не видел сейчас своих глаз, Лидия Васильевна видела их. Они были такие испуганные! Глаза человека, впервые близко увидавшего свою смерть.
– Папа? Все хорошо… Да, говорим, говорим. Ольга, не рви трубку!.. Сейчас мама подойдет! – кричала Людмила весело, чтоб Галю там не напугать. А еще и потому, что всегда, при всех обстоятельствах приличия должны быть соблюдены.
Обычно, возвратясь из гостей, как бы ни было поздно, Андрей и Аня ставили чайник и пили чай у себя на кухне. Это было любимое время: дети спят, тихо, они вдвоем.
Как-то, давался большой праздничный прием. Стараниями Немировского (старик об этом скромно умолчал) Анохины и Медведевы оказались в числе приглашенных. По этому поводу было много волнений. Зина прибегала советоваться: что надеть? какую лучше прическу? Были волнения и там, в зале, Виктор все тянул вперед, к столу, поставленному во главе, в который все столы упирались торцами. Стол этот пустовал пока что. «Пойдемте ближе. Туда. Там все видно». Но вот туда-то, на глаза, Андрею как раз не хотелось. Пока препирались, в общем движении все переместилось само собой, как и должно было произойти. «Ну вот видишь, Андрей! – говорила Зина, очень расстроившаяся.- Видишь, тут ничего не видно. Все из-за тебя!» И на цыпочки подымалась, чтоб хоть из-за голов рассмотреть, хоть глазами присутствовать.
Провозгласили тост, второй, третий, и Андрей шепнул Ане: «Пойду детям позвоню».- «Уже соскучился? Мы только из дому».- «Я быстро, ты не ходи». Аня после рассказывала не раз, как даже она, мать, ничего не чувствовала, а он почувствовал на расстоянии. Ничего он не почувствовал, просто после двух рюмок захотелось услышать голоса своих детей.
Мимо официантов, несших блюда с горячим, они шли искать телефон. «Нет, ты сумасшедший,- говорила Аня.- Ты просто сумасшедший». Но оказалось, они звонят вовремя. Он услышал в трубке Машенькин голос: «Папа, он мне запретил говорить!
Он у меня вырывает трубку. У него страшно порезана нога. Страш-шно!..»
Когда они примчались домой, оказалось, у Мити вся ступня распорота стеклом, и крови вытекло много. С сыном на руках Андрей выскочил на улицу. Город как вымер: праздник. Их подобрал автобус. Пассажиров в нем было половина салона: в гости, из гостей. Не тормозя на остановках, не по своему маршруту огромный автобус мчал их в больницу. Нет, не святые люди в обычной своей жизни. Но за то, что всегда есть такие ребята, как этот шофер – ни слова не сказал, увидел, открыл дверь и помчал их по городу,- пусть многое за это простится людям.
А потом, когда Митю привезли домой и он, как потерпевший, был обласкан сестренкой и матерью и лежал в окружении альбомов с марками, нацеля забинтованную ногу в потолок, Андрей вдруг почувствовал, что голоден смертельно.
У Ани были кислые щи, его любимые. Она тотчас разогрела их. Андрей налил себе водки. «Тебе налить?» – «Знаешь, налей.- И, любящими глазами глядя на него, спросила: – Плохо быть папой?» – «Нет, хорошо».
Все хорошо. Мир, дети с ними рядом, хлеб, который они едят, заработан честным трудом. Хорошо. Костюм, и галстук, и крахмальная рубашка висели в шкафу, а они сидели у себя на кухне по-домашнему, и полная тарелка с огромной мозговой костью стояла на столе. Все хорошо.
Но отчего-то в этот раз, когда они вернулись от Немировских, и кухня и передняя – вся их квартира показалась Андрею совсем уж какой-то маленькой.
Он зажег газ, поставил чайник. Аня переодевалась в ванной.
– Знаешь,- сказал он,- вот у Немировских есть то, что раньше называли домом. Дом…
Это совсем особая вся атмосфера.
Аня выбирала шпильки из волос перед зеркалом, не отвечала ему. Но он почувствовал ее молчание.
– Но Анохин! Решил, что можно уже, пора…
– Меня не интересует твой бывший друг. И не интересовал прежде. Это ты был слеп.
Из ванной голос Ани раздавался гулко. Андрей взял более безопасную тему:
– Слушай, но что с Зотовым случилось? Так не попасть. Совсем на него не похоже.
Мне даже жаль старика, стало, когда он закричал: «Не зовите меня с собой в лакейскую!»
– Ах, скажите пожалуйста! – Аня вышла из ванной и стояла в дверях. В длинном застегнутом халате она казалась высокой.- Не зовите в лакейскую… А где он жизнь провел? Только все это благородно
