Сделав три шага, словно три раза скакнув, помощник распахнул дверь и вытянулся около нее. Правая его укороченная нога только носком доставала до пола, от этого казалось, что он привстал на цыпочки.
И когда уже проходили мимо, помощник тихо, не для всех и не для разглашения, проинформировал:
– Должен подъехать Игорь Федорович. Большой души человек!
Игорь Федорович Смолеев, уже с полгода первый секретарь горкома, был человек в их городе новый. Если бы Андрей был настроен на ту особую волну служебных отношений, где столько своих тонкостей, сложностей и подводных камней, где ни одно слово зря не говорится, он бы уловил главное, что было понятно этим двум пожившим и послужившим на своем веку людям, из которых один сказал, другой понял, оценил и, чтоб уж не ошибиться, в глаза взглянул. Но Андрея вот это с жаром и поспешностью сказанное «большой души человек» покоробило. Никогда он не понимал радостной готовности к самоуничижению. А ведь немолод уже и на фронте был, наверное: нога-то перебитая.
Но Виктор, хоть и не подал виду, оценил услышанное. Докладывать в присутствии обоих руководителей города – это открывало свои возможности. Такие возможности выпадают не часто.
Помощник притворил за ними дверь в темноту междверного пространства – шкафа,- глушившего голоса и звуки. А следующая дверь была в кабинет.
И они уже не видели, как помощник кинулся к телефону: «Приемная!» – схватил трубку со стола: «Минутку!» И, управляясь с двумя телефонами сразу, еще и народу в приемной успевал показать: мол, теперь ждите, не нам с вами чета.
Те и сами усаживались надолго вдоль стен: да-а, не чета… Это успех прошел перед ними, а успех не ждет в очередях, перед ним сами растворяются двери. Он и разглядеть себя не дал хорошенько, мелькнул, оставив в приемной улыбки и тягучие уважительные размышления. И не последней была тут мысль, что подождать можно, чего не подождать, лишь бы потом войти к начальству под хорошее настроение.
По той невидимой дорожке, что сегодня сама раскатывалась перед ними и вела, вступили они в кабинет. И хоть разителен был свет после темноты, они увидели сразу, что все собрались вокруг их макета, установленного на отдельном столе.
Сам Бородин с указкою в руке объяснял. Он положил указку, двинулся навстречу, несколько расставляя ноги: был он тучен.
Завесы солнечного света от широких окон делили кабинет поперек, и он шел, первым пересекая их, голая бритая голова его блестела, то на яркое солнце попадая, то в тень.
– Который же из вас Медведев? Который Анохин? – спрашивал он, оглядывая обоих. И поздоровался с Немировским; с папкою в руке тот имел при нем вид дисциплинированного служащего.
То, что они понравятся, можно было ожидать заранее. Они понравились бы сейчас, будь даже оба косые, кривые или заумные. И это бы простилось. Но перед Бородиным плечо в плечо стояли два рослых человека, таких нигде не стыдно показать. И он, довольный, оглядывал их. А они, как в армии перед высоким начальством, расправив груди, безошибочно выставляли то, что нравилось: хорошую выправку и скромное сознание своего места. И даже некоторую свою одинаковость.
– Жены вас не путают?
Бородин победно оглянулся на своих подчиненных. Все заулыбались.
– Не обижаетесь, что прервали ваш отпуск?
– Что вы, что вы, Алексей Филиппович! Как только получили телеграмму…
– Зря беспокоить людей не годится, а для дела… Дело превыше нас всех. Оно не ждет.
Бородин пожимал им руки своей мясистой рукой, внимательно всматривался в лица.
Не только хорошей выправкой радовали они, было еще в обоих то, что особо приятно глазу. Никаким другим словом это не определишь как только словом «наши». А много в том слове. Оно еще должно было открывать перед ними закрытые двери.
– Мы тут посоветовались предварительно,- говорил Бородин, пока остальные в очередь пожимали им руки. Он озабоченно взглянул на часы, и наморщилось над бровями, где раньше был лоб; теперь обширный глянцевый лоб простирался до самого затылка.- Так кто, товарищ Немировский, доложит нам? Вы или доверим одному из авторов?
– Пусть уж авторы,- поощрил Немировский, используя предоставленную ему свободу действий именно так, как ожидалось.
И все испытали привычное удовольствие от этой несрепетированной, но так сразу хорошо пошедшей игры, где каждый знал свою роль.
– Вот Андрей Михайлович. Или Виктор Петрович?
– Виктор Петрович,- сказал Андрей.
Все опять окружили макет: белые крошечные здания среди крошечных сосен, такие красивые, какими они бывают только на макете.
– Я думаю, правильней будет начать с основных идей, положенных в основу,- предварил Немировский.- Ведь, в сущности, ни один род искусства не несет в себе идею настолько, насколько несет ее в себе архитектура. Я бы даже сказал, вне идеи архитектуры вообще не существует.
Все кивали, слушая привычные слова в привычном порядке, и на лицах было строгое выражение.
– Это не абстрактные идеи, а непременно идеи своего общества.
– Добро! – сказал Бородин и из своих рук передал указку Анохину.
Для него все происходившее не было ни игрой, ни даже неким необязательным вступлением. Там, где касалось порядка, не могло быть необязательного. Каждый камень держит здание, ни один не должен шататься. И не было зрелища радостней для его глаза, как видеть порядок во всем: и в целом и в частностях. Порядок и незыблемость.
Виктор взял в руки указку, выдвинулся в центр.
– О чем мы думали, когда приступали к работе,- сказал он несколько театрально, от волнения.- Есть один, если так можно выразиться, принципиально важный вопрос: земля. Ее у нас, как известно, не покупают и не продают. Но иногда некоторые отдельные товарищи не совсем правильно пользуются теми благами, которые государство так щедро предоставило нам.
Все одобрительно слушали. Только очки Дятчина блестели настороженно. Даже когда Немировский, человек, многократно заслуживший доверие, говорил об идейности архитектуры, даже тогда Дятчин слушал настороженно. Он не высказал неодобрения, он присутствовал, но присутствовал так, что права ссылаться на себя никому не давал.
Менялась обстановка, менялись люди. Дятчин был всегда. И всегда – зам. Даже когда его как бы уже и не было, вот как сейчас, он все равно был и слушал настороженно. Из-за голов и спин блестели его очки, в их толстых стеклах свет слоился кругами, а центры этих кругов – два зрачка, глядевших слепо.
– Под строительство,- продолжал Виктор,- стараются получить земли, которые не требуют дополнительных затрат. А это всегда, как ни печально, лучшие пахотные земли. Если мы проанализируем рост отдельных городов, мы увидим, что они ползут в сторону пахотных земель. К тому же участки отводятся неоправданно большие.
Отмечено желание отдельных товарищей прихватить с запасом.
Тут ветерком прошелестело веселое оживление. Неназванные «отдельные товарищи» – это были их соседи. Про соседнюю с ними область недавно писала в этой связи центральная пресса. Кому ж не приятно услышать правду про соседа?
Но то, что позволительно подчиненным, не могло быть прилично Бородину. И он сказал самокритично и строго:
– Не умеем, не умеем другой раз ценить, что нам дано. Не умеем ценить, не умеем по-хозяйски пользоваться.
Вот тут-то в образовавшейся паузе Андрей и сказал одну из тех цифр, которые они с Виктором приберегали про запас как главные аргументы:
– В целом по стране за один прошлый год ушло под строительство больше трехсот тысяч гектаров пахотных земель.
Сказал и почувствовал: не было услышано. Словно вдруг возникла вокруг него и распространилась пустота. И даже Виктор стоял с замкнутым выражением лица.
– Не умеем ценить, не умеем пользоваться.- Еще строже повторил Бородин.
– Вот об этом мы и думали, приступая к работе,- подхватил Виктор.- Это двигало нас. Новый микрорайон
