Люди теперь кричали друг другу, сближаясь лицами. И Андрей и Виктор тоже кричали.
– Хорошо! – Виктор оглянулся.- Высотный дом в Москве на Смоленской площади красив или некрасив?
– Он всегда будет уродлив. Эти парадные двери как врата. Человек перед ними крошечный. Эти каменные столбы как стража с бердышами. И когда закладывалось! В сорок девятом году под Воронежем, в деревеньке Лаптевке от неурожая, от голода умерло семь человек. Уже яблоки на деревьях завязывались. Один такой столб – доход целой деревни.
– Кто помнит, Андрюша? Кто связывает одно с другим? Это интеллигенция куска в рот не положит, чтоб не облить слезами сожаления. Ест и жалеет, ест и жалеет. Но ест! Вот в чем дело: ест. И каждый, если поставят перед ним, будет есть. Люди забываются, а здания стоят.
– Не забывается и не исчезает бесследно. Есть еще и генетическая память.
– Мы с тобой сдавали: никаких генов нет.
– Вот-вот.
– Чистейший вейсманизм-морганизм и прочий менделизм.
– Мы и не то отменяли.
– Андрю-ша! Миллионы со всего света ездят глядеть древние развалины: «Ах, хорошо!
Ах, красота!» А во что эта красота людям встала, сколько там полегло, кому какое дело?
– Так ты и дальше хочешь?
– Мы с тобой не хотим. Но, Андрюша, что зависит от нашего хотения? Вот именно, что? А безымянным,- он потыкал пальцем вниз, под стол,- нет, не хочется, знаешь ли.
Белая рубашка на нем промокла под мышками, и круги выходили дальше на грудь.
Скомканным в кулаке платком Виктор вытер блестевший лоб. Сказал вдруг:
– А помощник Бородина – хитрован. Чмаринов Борис Ксенофонтович. Хитрова-ан!
Левое ухо рваное видал?
– На черта мне его ухо?
– Не скажи.- Виктор подмигнул с превосходством.- Вот так сшито поперек, и кусочка сверху недостает. Старый волк! Жизнь знает лучше нас с тобой. Да-а…
Сняв запотевшие очки, Виктор щурился на грань стопки. Мыслью был он сейчас не здесь. Мыслью он сейчас был там, где уже бывал не однажды, но куда сегодня перед ним открылись двери. Ведь могли не их, а чью-то другую судьбу поставить на рельсы, и покатилась бы с легкостью… Но вслух ронял только тягучее «да-а».
– Давай, Андрюша, вот за что.- Протерев, Виктор надел очки.- Кто-то сказал: дружба – это лодка, в которую в хорошую погоду вмещаются двое, а в бурю только один. За нашу с тобой лодку, Андрюша!
Как раз в этот момент оркестр смолк, стыдливо смолкали запоздалые голоса. Их тост раздался так, что от соседнего столика обернулся парень в спортивной кожаной куртке.
– Лодку, что ль, покупаете?
– Ну да, лодку,- сказал Андрей.
– Уважаю. Моторную?
– Двадцатый век!
– Уважаю. Бывай здоров!
Он повернулся к ним заскрипевшей кожаной спиной, опрокинул в рот стопку.
– И зачем им лодка, когда вот она водка,- мимо проходя, улыбалась Зина.- На ней дальше поплывешь.
Двумя пальцами за горлышко она словно нечаянно составила с подноса к ним на стол новую бутылку.
– Ну что за Зиночка! – вскричал Виктор.- Все понимает! И закуску тоже.- Тут он в целях конспирации спрятал под стол пустую бутылку, будто ее и не было совсем.- Что-нибудь, Зиночка, эфемерное такое. Можно нам что-пибудь такое обеспечить?
– Вам я могу обеспечить все.- Зина ясно улыбалась.
– Ну Зина, ну что за Зина! – вскричал Виктор, несколько увянув.
– Мужчин надо прежде всего кормить,- сказал Андрей,- поэтому для начала…
– Сосиски с капустой.
– Их еще на комбинате мясом набивают.
– Не будем тревожить, пусть перевыполняют план,- сказал Андрей.- А бифштекс, случайно, еще не на четырех ногах? Впрочем, мы и на яичницу согласны.
Зина смотрела, улыбалась.
– Жены-то небось молятся на вас?
И пошла, повлекла за собой взгляды. И Виктора и парня в кожаной куртке. Тот до тех пор поворачивал голову, пока на покрасневшей шее позволяли напрягшиеся связки мускулов.
– Уважаю,- сказал он потрясенно. И потянулся к сигарете Андрея: – Друг, дай огоньку!
Широкие плиты его скул блестели, черные глаза косили нетрезво. Он пыхнул сигаретой.
– Спасибо, друг.
Опять заиграл оркестр. Люди что-то беззвучно говорили, сближая головы над столиками, подымали кружки, чокались рюмками, и глаза сквозь дым сигарет и лица сияли одним общим выражением. Во всех в них – и в молодых и в старых – был интерес собравшейся вместе мужской компании.
То Андрей, то Виктор, взглянув на часы, начинали торопиться. И опять оставались на месте.
– Главное, не поверят, что мы ведь правда торопились, вот что обидно,- огорчался Виктор.
– Не поверят, Витя, лучше не объяснять. Не поймут.
И поражались, что водка не берет их. Слабая она, что ли? Только душно становилось, через силу душно, и Виктор скомканным влажным платком то и дело утирал лицо.
Люди входили с улицы, отряхивались. Платками вытирали волосы, рубашки у многих были мокры. И уже не только дым, а как будто пар стоял под потолком, окутывая плафоны. Люди за столиками все время менялись, уходили, новые садились на их место, но не менялась обстановка единой мужской компании.
На какое-то время Андрей остался один. Обернувшись на стуле, оглядывал зал. В самом конце, на освещенной эстраде, стояла у микрофона певица, вся блестящая.
Черное, в блестках шелковое платье ее лоснилось и вспыхивало под электричеством на груди и на животе, руки были голы, накрашенный рот улыбался, и только голоса не было слышно, словно выключили звук.
Вернулся Виктор с мокрыми зачесанными волосами, потрезвевший. Они расплатились, встали. И еще до дверей не дошли, а за их столиком уже рассаживалась оживленно целая компания.
Пока они сидели в дыму и зашторенной духоте, над городом разразилась гроза. И весь он с вечерними огнями отражался сейчас в мокром асфальте. Потоки мутной, кофейного цвета дождевой воды мчались под фонарями у края тротуара, с шумом всасывались канализационными решетками, окна домов были распахнуты, и так дышалось сейчас после дождя и прогремевшей грозы!
В мятых белых рубашках, перекинув через руку пиджаки, всем потным телом ощущая эту благодать, они стояли, дышали и поражались. А из дверей, из которых они только что вышли, как из духовки, валило тепло, табачный дым и запах жареного.
Весь город был сейчас на улице. Блеск огней, голоса, шум дождевой воды, сигналы машин, шаркающий звук подошв по асфальту – все это в одном потоке двигалось, обтекая их. И они тоже шли, дыша легким после грозы воздухом.
И столько было вокруг молодых женщин в летних платьях. Ветер обвевал их голые руки, открытые шеи. И свет на лицах, и особенный блеск глаз.
– Нет, ты смотри! – поражался Андрей.- Когда они родились? Когда они все вырасти успели? Витя, это же крайне обидно. Как будто уже нет нас. А мы все-таки есть, мы не только были.
На них обернулись, блеснули глазки, сразу несколько пар. Боже ты мой! Нет, жизнь прекрасна.
– Андрюша, мы есть и будем. И в этом своя историческая справедливость!
Тут Виктору вдруг захотелось, и непременно сейчас, ехать туда, где «будет город заложен». И ничего кроме он слушать не хотел, и шофера такси слушать не хотел, и кончилось тем, что они поехали.
В темноте взбирались по откосу, по мокрой траве, среди мокрых сосен. Взобрались.
