должен быть построен не на пахотных землях, составляющих бесценное народное достояние. Это принципиально важный вопрос, который я хотел подчеркнуть.
С того момента как спросил Бородин: «Так кто нам доложит?» – и дошло по цепочке до Анохина, и указка была ему вручена, что-то переменилось. С привычкой обращаться не ко всем сразу и не всех видеть, а того, кому поручено доложить, Бородин, а за ним и остальные обращались теперь к Анохину как к старшему. Даже Немировскпй стоял в непривычной для себя роли: молча присутствовал.
Тем временем Виктор после длинного вступления перешел к их проекту. Он говорил о сочетании зданий по горизонтали и вертикали, о том, что их микрорайон не будет распластанным по земле и подземные коммуникации не будут растянуты.
– Говорят, что строительство из типовых деталей не дает возможности нам, архитекторам, полностью раскрыть свои творческие возможности. Но вот пример «типового строительства»: музыка. В распоряжении композиторов всего семь пот. И при помощи все тех же семи нот, одинаковых во всех случаях, создана и великая музыка и то, что слушать невозможно. Значит, дело не в том, что типовые, а в том, как мы умеем пользоваться.
– Вот! – сказал Бородин, назидательно поднял палец и оглянулся на всех.- Всего семь нот. А мы другой раз говорим… Молодежи бы это надо послушать.
Тут как раз в момент общего оживления вошел Смолеев. И получилось вдвойне удачно, потому что Бородин заставил повторить при нем про семь нот, в знак одобрения говоря Виктору «ты». И Виктор скромно, всячески отстраняя не принадлежащий ему успех, повторил. Смолеев слушал, любезно улыбался. И знакомился, так же любезно улыбаясь.
Рослый, молодой еще, но с сильной проседью в курчавых волосах, он рядом с Бородиным, в его кабинете держался как приглашенный.
Александр Леонидович Немировский не упустил случая в такой аудитории блеснуть.
Выждав момент, он рассказал об одной из гримас капиталистического Запада, с которой приходится сталкиваться архитекторам. В центре крупного города рядом с современными многоэтажными домами он сам видел старую деревянную развалюху, поражающую даже туристов. И никто – ни мэр, ни общественность, целый город – не может ничего поделать. Вынуждены терпеть это уродство, не могут застроить центр, потому что хозяин дома, видите ли, не желает продать участок.
Людям, привыкшим крупные вопросы решать по-крупному, слушать это было дико. Да уж, порядочки!.. Многие качали головами.
Но когда Александр Леонидович вновь попытатся обратить все внимание на себя, Виктор не дал себя прервать. Конфуз этот Андрей заметил уже задним числом: ай да Витька!
Потом им вновь жали руки, еще раз поздравляли и Александра Леонидовича Немировского, и их двоих. И закреплялось, закреплялось радостными рукопожатиями то, что есть. И уже этого было не изменить.
ГЛАВА V
А внизу, в прохладном от каменного пола огромном вестибюле, все так же сидел у столика милиционер, поставив ноги на деревянную подставку. Пожилой, солидный, домовитый. Стол его покрыт обрезком зеленого сукна, толстое стекло, бумажки по ранжиру разложены под стеклом, так что каждая перед глазами. И телефон по правую руку.
Когда входили сюда, милиционер беседовал с гардеробщицей, она вязала на спицах за барьером. И сейчас они по-семейному беседовали, она вязала. Ничто не изменилось здесь. Только пахло в вестибюле щами: значит, пришло и прошло время обеда, вершина дня. Дальше день покатится с горочки.
Милиционер встал, отдал честь Немировскому, человеку уважаемому. И гардеробщица закивала. Во всем гардеробе, на многих рядах никелированных вешалок висело с краю несколько шляп, она дежурила при них.
Преодолев сопротивление тугой пружины и тяжелой дубовой двери, окованной понизу медной пластиной, они вышли из сумрака вестибюля на режущий белый свет солнца.
Для большинства людей эти двери ничем не отличались от многих подобного рода: двери и двери. Но у Немировского столько было связано с ними. Как раз тогда чистили реку, случайно со всем мусором выволокли на берег мореный дуб, бог весть сколько пролежавший на дне. И Александра Леонидовича осенило: а что, если сделать двери из этого дуба? Как он потом жалел, что его осенило. Ведь даже ручки для дверей – а они сразу потребовались совсем особенные, мореный дуб диктовал и форму и массивность,- ручки эти несчастные едва не довели его до инфаркта, до разрыва сердца, как тогда еще говорили. Зато теперь, берясь за них рукой, он испытывал особое чувство общения.
Проходят годы, и каждый камень, положенный тобою, обрастает столькими воспоминаниями. Смотришь на него, а видишь все, что за ним стоит, что было тогда, когда его клали, что с этим связано. И уже все оно дорого на отдалении: ведь это часть твоей жизни.
Мы все торопим будущее. Едва начав что-либо, скорей хотим увидеть завершение. Но завершения нет, потому что оно же и начало. Да и мы сами приходим к завершению другими и смотрим иными глазами. Александр Леонидович с годами стал замечать особую над собой власть минувшего. Оно все больше и больше говорило ему. Будущее будет, минувшее не повторится.
Он шел рядом с людьми, перед которыми открылось будущее, которым он сам открыл его, но было ему грустно. Словно издали смотрел он сейчас на них и на себя.
Дубовая дверь из прохладного вестибюля отворилась в полуденный зной, в жару и сушь. Город отдаленно гудел, пахло бензином и асфальтом.
Вокруг площади на фонарных столбах в очередной раз меняли светильники. Ставили что-то приближающееся к современности: овальное и вытянутое.
Как только они трое появились под массивными колоннами на каменных ступенях, ожидавшая на другой стороне черная «Волга» выехала из ряда машин.
– А он проявил хорошее понимание обстановки.- Немировский ревниво оглядел Анохина.- Откуда что взялось?
Виктор помаргивал.
– Я очень волновался. Не знаю даже, что наговорил.
Покачивая в пальцах папочку, Немировский тонко улыбался, пожевывал губами: в них обкатывалась готовая шутка.
– Велик не тот, кто родит мысль, а кто сумеет прижить с ней детей.
И он сбежал вниз по ступеням к машине, которая, совершив круг, уже стояла внизу.
– Ну что же вы?
Они поблагодарили. Им хотелось вдвоем сейчас пройтись пешком по городу, поговорить.
– Слушай, старик ревнует,- сказал Андрей, взглядом провожая черную «Волгу».- Ты заметил? Чего-то вдруг расстроился.
– Нельзя, Андрюша, быть женихом на всех свадьбах одновременно.- Виктор говорил строго и твердо.- Не он один.
– Ну, старика тоже не надо. Каков бы он ни был, но он сделал для нас. И вообще мне что-то сегодня жаль его.
– Вот-вот. Пусть привыкает.
– К чему привыкает?
Он не узнавал Витьку. Тон этот твердый, покровительственный.
– К чему старик должен привыкать?
Но Виктор вдруг опять стал прежним Витькой.
– Андрюша, ну его к черту! Сегодня наш день. Имеем мы, в конце концов, историческое право? Имеем, черт возьми?
Право они имели. И деньги тоже. И они зашагали по улице как люди, ясно увидевшие цель.
