Друид вздохнул:
— У тебя хватило мужества сказать им, что будут новые жертвы. Это хорошо, что ты знаешь, что другого выхода нет.
— Это правда?
— Если ты не думаешь, что война, какой бы ужасной она ни была, одна способна наконец восстановить на острове мир, зачем же ты ее объявила и зачем тогда пополнять ряды воинов?
Алеа пожала плечами.
— Наверное, чтобы выиграть время, — пояснила она, — я же не говорю, что знаю, как поступить, я говорю, что ищу выход.
— Создать настолько мощное войско, чтобы другие его боялись и не отважились затеять войну? Победить врага угрозой?
— Это подействует не надолго. Всегда найдется кто-нибудь, кто создаст войско еще сильнее. И потом, мощное войско не решит вопросы, а всего лишь позволит о них не думать.
Фингин кивнул. Оба ненадолго умолкли, слышался только стук копыт, топчущих гаэльскую землю.
— Знаем ли мы на самом деле, кто наш враг? — нарушил молчание друид. — Какие битвы нам предстоят?
— Думаю, их будет две, — тут же ответила Алеа, словно ждала этого вопроса. — Первый бой должен вернуть мир на этот остров. Или, точнее, принести новый мир. Тот мир, что был раньше, не мог дольше держаться. Война, раздирающая Гаэлию, — это война за веру и за землю.
— По-моему, это справедливо, — ответил Фингин. — Война за веру против христиан…
— Нет, — перебила Алеа. — Не против христиан, а между епископами и друидами. И те и другие вовлекли народ в войну. И никак иначе.
— Но ведь идет война между христианами и теми, кто верит в Мойру — возразил Фингин.
— Я не верю ни в Бога, ни в Мойру, Фингин, но я не хочу воевать с теми, кто верит в то или другое, я уверена: места хватит всем.
— Ты не веришь в Мойру? — воскликнул Фингин.
Он смотрел на Алею, вытаращив глаза. Но, похоже, она говорила искренне и уверенно. И тогда он вспомнил, что сказал ему Киаран, когда они с ним и Аодхом ездили в Провиденцию с поручением от имени Сай-Мины. Великий Друид сказал так: «Решает не Мойра, а люди». Он помнил, что эти слова тогда потрясли его и в то же время заставили задуматься…
— Хочешь, скажу, в чем смысл второго пророчества? — спросила Алеа, не отвечая на вопрос друга.
— А здесь есть какая-то связь?
— Да. Помнишь, в первом пророчестве говорится, что я Самильданах, значит, после меня больше не будет Самильданахов?
— Да. «И эта женщина будет последним Самильданахом», что-то в этом роде…
— Так вот, второе пророчество говорит, что если я пойму смысл Мойры, после меня Мойры уже не будет.
Фингин озадаченно покачал головой:
— Кажется, я не понял…
Алеа улыбнулась:
— Я тоже. Во всяком случае, не совсем. Я сказала тебе, что ни одно из двух последних пророчеств не сбылось, и вот доказательство, что я пока по-настоящему не постигла смысла Мойры. Но это не все. В третьем пророчестве сказано, что если я пойму смысл саймана, то он исчезнет.
Друид промолчал. Он не понимал, потрясен ли он, напуган или ему смешно. Неужели все так и есть, как говорит эта девушка?
— Фингин, — торжественно сказала Алеа, — я стану концом Самильданаха, Мойры и саймана.
Друид глубоко вздохнул.
— Если эти пророчества говорят правду, — пробормотал он.
— Хотелось бы мне, чтобы этого не случилось. Но первое пророчество очень точное, ведь так?
Фингин мог только кивнуть.
— Думаешь, из этого выйдет что-то хорошее? — проговорил он, стараясь голосом не выдать волнения.
Алеа пожала плечами:
— Посмотрим. Когда я была в Дереве Жизни, Оберон, король сильванов, сказал, что если мне удастся исполнить три пророчества, сильваны исчезнут. Я думаю, это потому, что они очень тесно связаны с сайманом и Мойрой… Но еще он сказал, что я могла бы их спасти. Тогда мне показалось это очень странным, но теперь я, кажется, начинаю понимать.
— Тебе повезло!
— Как бы там ни было, вернемся к нашей битве, на этом острове идет война за веру, да, но это не все. Еще идет война за землю.
— Туатанны хотят вернуть себе остров.
— Туатанны говорят, что он принадлежал им. И они были бы правы, если бы Земля и правда могла кому-то принадлежать. Но Земля ничья. Это люди принадлежат ей.
Фингин хихикнул:
— Мне кажется, я слышу одного из моих братьев в Совете! Этими красивыми словами не решить спора за землю, Алеа.
— К сожалению, ты, похоже, прав. Но ведь надо придумать, как покончить с этим нелепым владением землей. Гаэлия не должна никому принадлежать, и здесь должны жить все. Разве это не так?
Друид кивнул.
— Ты сказала, что нам предстоят две битвы, — сказал он. — Первая — за новый мир на острове. Мы должны покончить с войной за веру и за землю. А кто наш второй противник?
— Маольмордха.
Фингин знал, какой будет ответ. Но ему нужно было его услышать. Может, потому, что он не осмеливался сказать это сам.
— И как мы должны с ним сражаться? — спросил он.
— Вы — никак. Его должна уничтожить я.
— На этот раз ты не хочешь решить дело миром? — осмелился задать вопрос Фингин.
— Хочу. До тех пор, пока мой нож не окажется у его горла, я буду пытаться решить дело миром. Но если до того дня, когда я найду его, у меня ничего не выйдет, я перережу ему глотку, как он поступил с теми, кто был мне близок.
В этот миг Фингин вспомнил свои беседы с Мэлом, братом Кейтлин. Он вспомнил, как бродячий актер много раз заставлял его идти в своих рассуждениях до конца. Как он доказывал ему, какого мужества требует внутренняя логика.
— Алеа, — смущенно заговорил он, — почему ты не желаешь мира и этому врагу тоже? Почему его ты должна убить, а с другими примириться?
— В день, когда я увижу его, Фингин, я перестану быть Самильданахом, перестану быть предводителем войска и той, кого искал Совет, той, за чью голову король назначил вознаграждение. Я буду просто четырнадцатилетней девочкой, у которой убили отца.
— Многие начинают войну, чтобы отомстить за отцов. Если ты не способна обуздать свою жажду мести, как ждешь этого от других, если со своим худшим врагом можешь только воевать, тогда твое послание мира ничего не стоит.
— А ты хочешь, чтобы я простила человека, который убил моих приемных родителей, моего отца и моих близких друзей? Фейт поклялась отомстить за смерть трактирщиков. А сама погибла от рук того же палача. И ты хочешь, чтобы я его простила?
— А ты думаешь, туатаннам будет легко простить нас, жителей Гаэлии, за то, что мы когда-то изгнали их с собственной земли и убили их отцов?
Алеа впервые не нашла что ответить. И Фингин увидел, как по ее щеке скатилась слеза.
— Тагор, мы идем.
МирДжар еще здесь. Всегда разный. Я знаю, что мой брат меня слышит. Он под этой вершиной, в горе, в нескольких шагах от границы миров. Там, где наша мать встретила Фелима. Нас объединяет эта дверь. И мне придется ее закрыть.
— Тагор, кажется, я понимаю, что хотела сделать наша мать. Я знаю, что ты меня слышишь. Знаю, что ты думаешь так же, как и я. Что ты просил своего отца прекратить драться. Ты унаследовал это от нашей матери, верно? Желание остановить войны. Да, я, кажется, понимаю, что хотела создать наша мать. Мост. Между твоим и моим народом. Но теперь придется выбирать. Вернуться в подземелье или согласиться жить наверху. Я не имею права покориться. Я не могу отступить, понимаешь, Тагор? Слишком много погибло наших и ваших, чтобы мы остановились, не дойдя до конца. Я — новый мир. Дочь всех народов. Дочь Земли, друидов, туатаннов и дочь людей. Жди меня, Тагор. Вместе мы закончим мост, который начала наша мать.
Шорох. Здесь кто-то есть. Быть может, Фелим. Нет. Я не верю, что он может вернуться. Так лучше. Я больше не хочу его видеть. Не хочу, чтобы воспоминание о нем было связано с Дермодом Кахлом. Оставайся в моем сердце, Фелим. Но кто же там тогда?
Киаран.
Я узнаю эти шаги. Оборачиваюсь. Он здесь. Сегодня, как и вчера и как будет завтра, на нем одежды странника. А улыбка на лице другая.
