удержал только одну руку.
– Как тебя зовут? – спросил он.
– А тебе какое дело?
– Если назовешь мне свое имя, останешься жива, – пояснил Эд. – Ну это мы как будто в контакте. Ты мне что-то должна и всякое такое.
Он поразмыслил.
– Я не хочу, чтоб ты умирала, – добавил он.
– Твою мать! – выругалась девушка. – Да оставь ты меня в покое, твинк херов!
Эд удивился, что она догадалась.
– Откуда ты знаешь? – вырвалось у него. – Ты же никак не…
Она задышала резко, отрывисто.
– Ты глянь на себя, – посоветовала она. – Ты такой же мертвяк, как и я, только изнутри.
Ее глаза сузились.
– На тебе кровь, чувак, – сказала рикша. – Ты весь в крови. На мне-то хоть крови нет.
Казалось, ее это развеселило. Она кивнула собственным мыслям и устроилась поудобнее.
– Меня зовут Энни Глиф, – сказала она. – Или звали.
– Посетите нас не откладывая! – вдруг прогремел рекламный динамик. – Обсерватория и фабрика естественной кармы Сандры Шэн, включающая также цирк Патет Лао. А также предсказание будущего. Пророчества. Заговоры на удачу. Аферомантика.
– Я в этом городе пять лет работаю, – сообщила Энни Глиф. – Я сижу на cafe electrique и другой херне, от которой кишки гниют. На два года дольше обычного.
– А что такое аферомантика? – спросил Эд.
– А хер его знает.
Он уставился на тележку. Дешевые колеса со спицами, оранжевая пластмасса, сделано на Пирпойнт-стрит. Девушки-рикши работали восемнадцать часов в сутки, на заработанные деньги покупали ускоряющую наркоту и опиум для расслабухи после работы; потом их выворачивало. Cafe electrique и херня, от которой кишки гниют, – на закуску. В итоге у них ничего не оставалось, кроме мифа о самих себе. Были они неразрушимы, и это их уничтожало. Эд покачал головой.
– Как ты можешь так жить? – сказал он.
Но Энни Глиф уже и не жила. Глаза ее опустели, тело завалилось на бок, увлекая за собой тележку. Ему не верилось, что существо, столь полное жизни, вдруг взяло и умерло. На огромном теле блестел пот. Крупное скуластое лицо казалось лицом карлика при взгляде на мышцы плеч и шеи: портняжки обрабатывали рикш дешевыми тестостероновыми патчами. Была рикша по-своему красива, болезненной красотой. Эд пару мгновений смотрел на девушку, потом наклонился и закрыл ей глаза.
– Пока, Энни, – произнес он. – Выспишься наконец.
Тут случилось странное. Скулы ее дернулись, неуверенно задвигались. Он решил, что это обман зрения от назойливо мерцающей рекламы. Но тут задергалось и расплылось все тело, словно распадаясь на сияющие точки.
– Бля-а! – вскрикнул Эд и отскочил.
Это продолжалось минуту-другую. Сияющие точки собрались в воздухе там, где прежде расцвела реклама. Потом слились и обрушились на лицо рикши, как водопад, и оно вобрало их, как сухая губка впитывает слезы. Левая нога шевельнулась и задергалась, как у гальванизированной лягушки.
– Вот же бля! – произнесла девушка.
Прокашлялась и отплевалась. Уперлась в грязь руками и ногами, подняла себя и тележку. Встряхнулась, посмотрела на Эда сверху вниз. От ее копчика в стылую ночь уходили струйки пара.
– Со мной еще ни разу так не было, – пожаловалась она.
– Ты же умерла, – прошептал Эд.
Она пожала плечами:
– Слишком разогналась. Если разогнаться еще сильнее, поможет. Тебе куда-то надо?
Эд попятился.
– Не-е, спасибо.
– Да ну, чувак, залезай. Поездка бесплатная. Ты заслужил.
Она подняла глаза к звездам, потом опустила и медленно осмотрела мусорку, словно не веря, что оказалась тут.
