Свет

– Я тебе должна. Не помню почему.

* * *

Такой безумной поездочки у Эда в жизни еще не было.

Два часа тридцать минут пополуночи: на улицах тихо и безлюдно, лишь мягко и размеренно бежит Энни Глиф. Тележка подскакивала, но чип смягчал эти эффекты, так что Эду казалось, что он скользит на глайдере и неподвижен одновременно. Из массивного тела рикши он видел только широчайшие мышцы и ягодицы, разрисованные лайкрой цвета электрик. Побежка у нее была энергосберегающая, так хоть до скончания века можно бежать. То и дело она трясла головой, и брызги пота взлетали над мягкой короной рекламного света. Тепло ее тела обтекало Эда, изолируя от ночной стужи. И от всего остального тоже, будто положение пассажира Энни защищало от мира и давало передышку от его тайн.

Когда он ей в этом признался, девушка рассмеялась.

– Твинки! – сказала она. – Вы только и делаете, что отдыхаете.

– У меня когда-то была своя жизнь.

– Все они так говорят, – сообщила Энни. – Слушай, ты не в курсе, что с рикшами не болтают? Они же на работе, в отличие от тебя.

Мимо неслась ночь: квартал закройщиков перетек в площадь Юнион-сквер, а та – в Ист-гарден. Везде сверкали объявления ЗВК. Война! – сообщали орды голограмм. – Вы готовы? Энни ненадолго свернула на участок Пирпойнт, прилегающий к деловому центру, где было так пустынно, словно война уже началась. Ателье и лавки позакрывались. Там и сям неудачники потягивали виски «Четыре розы» в пустых барах, пока культивары в грязных фартуках, протирая барные стойки, проповедовали о существенной разнице между жизнью и видимостью оной. Они так до рассвета трепаться будут, а потом разойдутся по домам в некотором удивлении.

– И что ты такого делал в той своей другой жизни? – вдруг спросила Энни у Эда. – В этой, где ты не всегда был твинком?

Эд пожал плечами.

– Одно я помню, – начал он, – что летал на дипах…

– Они все так говорят.

– Эй, – сказал Эд, – с рикшами не болтают.

Энни засмеялась. Свернула с Пирпойнт налево на Импрезу, потом снова налево – на углу Импрезы и Скайлайна. Тут ей пришлось ускориться на полмили, но темп дыхания от этого едва изменился. Язык тела говорил, что холмы для рикши – слабая перемена в жизни. Спустя время Эд произнес:

– Одно я помню, что у меня был кот. Еще в детстве.

– Да? И какого цвета?

– Черный, – сказал Эд. – Это был черный кот.

Он ясно представил себе, как котенок играет в прихожей с цветным перышком. Минут двадцать полностью отдается любой забаве, какую предложишь, – с бумажкой, перышком или жженой пробкой, потом теряет интерес и засыпает. Котенок был черный, тощий, движения его – нервные, но плавные, мордочка заостренная, глаза желтые. Он всегда хотел есть. Эд четко представлял себе кота, но про дом не помнил ничего, ни одной детали. Зато он много чего помнил из бака, но понимал теперь, что эти воспоминания нереальны в своей сияющей полноте и структурном совершенстве.

– Может, была и кошка, – добавил он. – Сестра.

Но, подумав, он понял, что ошибся.

– Приехали, – вдруг сказала Энни.

Рикша резко остановилась. Эд огляделся, вернувшись в реальность и не понимая, где находится. Ворота и заборы, влажные от конденсата, цепи звякают на приморском ветру. За ними к дюнам и песчаным тростникам уходила холодная бетонная полоса, инкрустированная дешевыми, отсыревшими от близости океана деревянными отельчиками и барами.

– Что это за место? – спросил он.

– Если клиент не указывает, куда хочет отправиться, я его сюда доставляю, – пояснила Энни Глиф. – Тебе не нравится? Мне процент от цирка капает. Видишь? Вон там.

Она указала на далекое скопление светящихся огоньков, затем, увидев, что Эд не впечатлился, смерила его сердитым взглядом.

– Не так уж тут и плохо, – сказала она. – Есть отели и всякое такое. Некорпоративный космопорт.

Эд смотрел через забор.

– Блин! – только и произнес он.