пулю на подлую верёвку не собирался, вот и пришлось, продолжая сквозь зубы поругиваться, заняться обустройством собственной могилы.
Офицер же повернулся к адигену, запустил большие пальцы под портупею – жест выдал владеющее приотцем смущение, легкое, правда, смущение, – и, старательно подбирая слова, произнёс:
– Слышал, ваше последнее желание оказалось… гм… экстравагантным.
– Естественным, – мгновенно отозвался лысый. – Я пожелал пистолет с одним патроном.
– Вы могли кого-нибудь ранить.
– Всего лишь освободиться.
– Одним патроном?
– Могу продемонстрировать.
Офицер вздрогнул.
– Слухи об адигенской кровожадности сильно преувеличены, – рассмеялся лингиец.
Весёлый голос, быстрые ответы, спокойная, расслабленная поза… В какие-то моменты приотцу начинало казаться, что лысый не играет, что он действительно чувствует себя так, как демонстрирует, что он весел, спокоен и слегка расслаблен. Приотца охватывало недоумение, которое он прогонял резким: «Его приговорили к смерти! Он знает, что умрёт! Он играет!» Вот только доказательств этой самой игры офицер не видел. Лысый вёл себя так, словно приехал на пикник: солнечный денёк, зелёная травка, неподалёку шумит лес… Красота!
И приотцу неожиданно захотелось соответствовать, поговорить с… гм… гостем светским тоном. Поддержать, так сказать, уровень.
– Как… гм… настроение?
– Неплохо, – не стал скрывать лысый. – А что?
– Неплохо? Учитывая обстоятельства…
– Я не боюсь смерти, если ты об этом, – перебил офицера адиген. – Просто не хочу присутствовать, когда она заявится.
Приотец не сдержал улыбки.
– Почему вы не назвались трибуналу?
– Зачем?
– Вы – наёмник, вы служили островитянам, и за это вас приговорили к смерти, но вы имеете право быть похороненным под собственным именем.
– Я сам разберусь со своими правами, – безразлично ответил адиген.
«Не назвался, – вздохнул Адам. – Жаль».
Лопата оказалась тупой, землю резала без охоты, и Сантеро почти сразу умаялся. Подумав, он прекратил копать, выпрямился и принялся медленно расстегивать китель, продолжая внимательно прислушиваться к разговору.
– Теперь, пожалуй, я согласен на трубку, – негромко произнёс лысый. – Всё лучше, чем ничего.
– Моя сгодится? Могу смочить мундштук коньяком. – Офицер достал трубку и одновременно продемонстрировал плоскую фляжку с золотой монограммой.
– Коньяк пригодится чуть позже, – рассмеялся адиген, принимая трубку. – После того, как покурю.
– Прошу вас. – Приотец протянул расшитый кисет. – Угощайтесь.
– Ага.
– А я, с вашего позволения, освежусь.
– Ага.
Офицер сделал большой глоток из фляжки, шумно выдохнул и вытер губы рукавом. Лысый, не поднимая глаз, вминал табак в трубку и, кажется, мурлыкал себе под нос какой-то легкомысленный мотивчик. Солдаты расстрельной команды, проявившие живой интерес к началу разговора, теперь уселись в траве и хохотали над анекдотами, что травил присоединившийся к ним шофер фургона, винтовки валялись рядом. Окажись тут шустрый фотограф с новомодным аппаратом на треноге, он вполне мог стать автором пасторальной картинки: «Героические воины на привале после победы». Настроение подходящее, фон соответствует, а кряхтенье не вошедших в кадр копателей никто не услышит.
Напарник Адама, взмокший под тёплым, совсем не осенним солнцем, приотский солдат, прекратил копать и зло посмотрел на замершего с кителем в руках Сантеро.
– Хватит бездельничать.
