А Колотушка покрутила головой, вздохнула и тихонько заметила:
– Мы же здесь воюем.
– Не с детьми, – помолчав, отозвалась Григ.
– Да, детей тоже, – подтвердил Дробинский.
– В лагеря? – переспросил ошарашенный Селтих.
– Куда же еще?
– Ты серьёзно?
– Абсолютно.
Разговор завязался в салоне «генеральского» вагона идущего на восток бронепоезда. Большую часть пути Ере и Фель проделали, не видя друг друга, каждый в своём кабинете, со своими подчинёнными, занятый собственными делами, и лишь незадолго до прибытия неожиданно оказались в одной комнате. Вошли почти одновременно: когда Дробинский появился со своей стороны, Селтих едва успел дойти до бара. Короткая пауза, недовольные взгляды, но воспитание взяло верх: Ере налил председателю коньяка, и мужчины расположились в креслах.
Первые несколько минут разговор откровенно не клеился, однако затем командующий коснулся результатов бурной деятельности Комиссии, и Фель, как ни странно, не ограничился обыкновенным «Я знаю, что делаю».
– Если родители арестованы и помещены в лагерь, куда девать детей? На улицы? Согласись, Ере, это жестоко. Элементарное человеколюбие заставляет нас отправлять детишек вслед за родителями.
– Ты сейчас говоришь серьёзно?
– Я рассказываю тебе, что делаю, а серьёзно звучат мои слова или нет, решать тебе, – довольно жёстко ответил Фель.
Такое поведение с Селтихом с недавних пор вошло у Дробинского в норму: он набрал огромную силу, контролировал все полицейские организации Приоты, а очевидная симпатия Арбедалочика добавляла ему уверенности. В бронепоезд председатель заявился со свитой, ни в чём не уступающей свите командующего: адъютанты, помощники, связисты, повара и многочисленная охрана. Также присутствовали две стенографистки: в отличие от Ере Дробинский не мог обходиться адъютантами.
Фель догадался, что тема неприятна Селтиху, и намеренно пустился в пространный рассказ:
– За образец я взял концентрационные лагеря, которые Компания строила на Мирте, но усовершенствовал идею. Я решил, что следует чётко распределить контингент по учреждениям: лагеря первого типа предназначены для приотцев, которые сотрудничали с волосатиками на оккупированных территориях. Степень вины каждого определят полевые суды, срок заключения – до одного года.
– Весьма гуманно, – пробормотал командующий, поднося к губам бокал.
Больше всего на свете ему хотелось вдавить стекло в самодовольную физиономию председателя КЧД.
– Разумеется, гуманно, поскольку эти осуждённые – наши сограждане, – усмехнулся Фель. – В лагеря второго типа я отправляю тех ушерцев, которые жили и работали в Приоте ещё до начала военных действий. Некоторые из них открыто приветствовали приход оккупантов.
– Не все, – заметил Ере.
– Не важно, – покачал головой председатель. – Нет необходимости вычислять, кто приветствовал, а кто нет. Нужно изолировать всех.
– Какие сроки им положены? – Благодаря приложенным усилиям вопрос прозвучал ровно, даже равнодушно.
– За что судить мирных граждан? – искренне удивился Дробинский. – Ты не понял, Ере, мы не наказываем этот контингент, а принимаем превентивные меры для исключения возможности бунтов и саботажа. Они будут сидеть до конца войны.
Именно с вопроса о детях живущих в Приоте ушерцев и начался их увлекательный разговор.
– Что же ты уготовил военнопленным?
– Не волнуйся, Ере, я поступлю с ними гуманнее тебя, – не удержался от колкости председатель.
Селтих вздрогнул. Так сильно вздрогнул, что коньяк, которого в бокале было едва-едва, пролился на пол.
Ере не посещал фадикурские лагеря после экзекуции, но видел фотографии. И до сих пор не мог поверить, что именно он отдал приказ менсалийцам «охранять пленных».
– Волосатики подняли бунт, – глухо произнёс командующий.
– Так мы говорим. – Фель глотнул коньяк и весело посмотрел на генерала. Дробинский догадывался, что фадикурская история сильно подействовала на Селтиха, подтвердил догадку и с удовольствием топтался на больном. – Для военнопленных предназначены
