лагеря третьего типа: усиленная охрана, плохое питание и тяжёлые работы. Будут восстанавливать разрушенное, прокладывать новые дороги, новые ветки чугунки и так далее. Одним словом: каторга.
– Это называется гуманно? – хмыкнул командующий.
– Конечно, гуманно, – с энтузиазмом ответил Дробинский. – Ведь тех, кто не сдохнет до конца войны, я освобожу. И не волнуйся, Ере, народ с нами.
– Народ ты отправляешь в лагеря первого типа.
– Только тех, кто этого заслуживает.
– Они согласны с тем, что заслуживают?
Несколько мгновений председатель внимательно смотрел на командующего, после чего поднялся, взял у Селтиха бокал и отошёл к бару, чтобы вновь налить коньяка. И оттуда поинтересовался:
– Хочешь серьёзный разговор?
Похоже, пришло время выяснить отношения.
– Я хочу понимать, что происходит в моём тылу, – твёрдо произнес генерал. – Ведь рано или поздно мне придётся вернуться.
Прозрачный намёк на то, что с фронта приедет очень много вооружённых людей, привыкших подчиняться Селтиху и считающих, что полицейские и жандармы прятались от войны за их спинами.
Ере понимал, что сильно рискует: сейчас он фактически угрожает, и если Дробинский вспылит, они могут остаться врагами навсегда. С другой стороны, председатель сам предложил поговорить начистоту, и с его стороны было бы глупо обижаться на откровенность.
А Фель и не обиделся. Улыбнулся, словно услышал то, что ожидал, поднёс генералу бокал с коньяком, вернулся в кресло и негромко спросил:
– На что мы с тобой могли рассчитывать ещё десять лет назад?
– Ну… – потянул не ожидавший подобного интереса генерал.
– Ты, учитывая происхождение, мог стать сенатором.
– Вряд ли, – махнул рукой Ере. – В столице никогда не любили провинциалов с правого берега.
– Но ты мог, – с нажимом повторил Дробинский. – А мой потолок: начальник полицейского участка.
– К чему ты ведёшь?
– Почему случилось так, что мы с тобой стоим на вершине?
– Потому что верно служим Компании, – цинично ответил Селтих.
– Мы поднялись наверх, потому что Махим разбудил работяг и отодвинул от власти богачей, – подавшись вперёд, произнес председатель. – Махим в корне изменил Приоту, благодаря ему мы получили возможность подняться на невероятную высоту, но теперь необходимо вернуть быдло в стойло. Я не хочу потерять власть, которая есть у меня сейчас только потому, что лидер моей партии сдуру проиграет выборы. А ты?
– Я вниз вообще не хочу, – не стал скрывать командующий. – Я там, собственно, никогда и не был.
– Поэтому нам нужны концлагеря для приотцев, – убеждённо заявил Дробинский. – Мы должны вдалбливать им в голову, что они виноваты. В том, что сотрудничали с ушерцами, а если не сотрудничали, то в том, что не устраивали диверсий. В том, что ушерцы вообще пришли. В том, что неурожай… Да в чём угодно! Что бы ни случилось, виноваты они и только они! Ушерцы у нас будут виноваты вообще всегда, их доля рабская, а приотцев будем периодически осаживать, чтобы не распускались и всегда держали в голове возможность оказаться за колючей проволокой. Постепенно возьмём их за горло и вернём в состояние послушного скотства.
– Так можно доиграться, – тихо произнес Ере. – Если будем постоянно давить, рано или поздно последует взрыв.
– Не волнуйся, есть способы выпускать пар, – хихикнул Фель. – Это вопрос пропаганды.
Раздался негромкий стук, дверь приоткрылась, и в салон заглянул Марти Бланк, новый адъютант Селтиха. Такой же розовощёкий и кудрявый, как его предшественник Аллен Гох.
– Прибываем через тридцать минут.
– Хорошо, Марти, я скоро.
– Да, господин командующий.
– Симпатичный, – оценил Дробинский, когда за штаб-лейтенантом закрылась дверь. И тут же, не позволив Селтиху вступить в разговор, продолжил: – Как видишь, с тылом у тебя всё в порядке, не переживай. Ты, главное, освободи Кардонию от ушерцев,
