в Унигарте, хоть в его окрестностях, но адиген принял меры: вот уже две недели не высовывался с виллы, которую тщательно охраняли лингийские егеря. А по некоторым данным, солдатики были переодетыми гвардейцами из полка личной охраны дара Антонио, о которых говорили, что половина из них бамбальеро, а с остальными лучше не связываться.
Вот и думай, как тут выкручиваться…
Маршал, решив, что разговор окончен, опёрся о подлокотник, собираясь подняться на ноги, но консул его остановил:
– Я не обижаюсь за то, что ты меня бросаешь. Я всё понимаю.
И тем заставил вернуться в кресло. Старик вздохнул, но ответил честно:
– Маршалы больше не верят в Кардонию.
И тем всё объяснил.
Это был их первый серьёзный разговор с того момента, как по Унигарту поползли слухи об эвакуации Эрсийского экспедиционного корпуса. Консул, разумеется, тут же запросил подтверждение и получил его по официальным каналам, из штаба корпуса. Теперь они общались на другом уровне.
– Маршалы не верят в меня, – уточнил Винчер.
– Да, в тебя, – не стал скрывать Тиурмачин. – Компания побеждает, и спасти Кардонию могут только адигены. Постарайся с ними договориться. – Кривая ухмылка. – Например, убеди лингийцев, что дер Даген Тура убили приотские шпионы по заказу Арбедалочика.
– Помпилио ещё жив, – прищурился консул.
– Вот и поторопись. – Гектор пожевал губами: старческий жест наглядно продемонстрировал консулу, как сильно сдал Тиурмачин за последнее время, и с неожиданной искренностью произнёс: – Я мог бы убедить маршалов оставить Экспедиционный корпус ещё на месяц, но не стал, потому что хочу убраться отсюда как можно скорее. Я боюсь Помпилио, Винчер, и мне не стыдно в этом признаваться. Я стар, мне осталось немного, но я хочу прожить эти дни. Я запрусь в своём замке на Эрси и проживу их в надежде, что мой бывший друг меня не достанет.
– А что делать мне? – грустно спросил консул.
– Ждать и молиться.
Глава 3,
Трудно ли прослыть самым опасным преступником планеты? С одной стороны, чего сложного? Это ведь не хлеб сеять, не новые машины придумывать, не трактаты научные выписывать – ни ум, ни знания, ни умения не нужны, только жестокость. Даже силы особенной, если вдуматься, для злодейств не требуется: большинство преступлений совершается подло, из-за угла, да в спину, пока не ждёт никто, не готовится к отпору. Трусливо совершаются, без жалости и без совести. Впрочем… Кэмерон, естественно, подонком себя не считал, гордо именуясь «солдатом будущего» и «добродетельным воином, храбро сражающимся с ненавистной тюрьмой, в которую обратила мир проклятая власть». Чья власть? Не важно – любая.
Кэмерон был террористом, входил в группу неуловимого анархиста Огнедела, участвовал в покушении на Махима и прямо перед войной получил смертный приговор. Точнее, ещё не получил: из-за начала боевых действий последнее заседание перенесли, но в вердикте никто не сомневался. И по причине полной очевидности своей судьбы держался Кэмерон на удивление нагло: дерзил обвинителям и судье, смеялся во время рассказа о преступлениях и громко сожалел о малом количестве жертв.
Нагадили ребята Огнедела знатно: помимо покушения на Махима и каатианского посланника дер Саандера, которого сожгли вместе с супругой, террористы взорвали грузовой вокзал Унигарта, пустили на дно две канонерки и устроили пожар в редакции одной из газет; другими словами, настроили против себя всю Кардонию, а потому охранять Кэмерона приходилось особо. Его поместили в отдельную камеру, находящуюся в закрытом коридоре подвала Строгого корпуса. Посреди коридора установили дополнительную бронированную дверь, за которой скрывался пост охраны, а дежурить в него отбирали лишь самых опытных и надёжных тюремщиков, способных справиться с ненавистью к подлому убийце и честно исполнить свой долг. Несмотря на то что мечтали перерезать мерзавцу горло.
Посещать преступника имели право только директор тюрьмы, прокурор Унигарта и адвокат; а выводили Кэмерона один раз
