университетах и в исследовательских учреждениях росла неуклонно.
Еще пять лет назад, когда он приехал в Дентон, чтобы прочитать лекцию в Северо-Техасском университете, ему, смущаясь, сообщили, что руководство университета в последний момент запретило официально оповестить о предстоящей лекции и вообще о его приезде. Тем не менее 80 человек с трудом втиснулись в зал, где он выступил с лекцией. Во время публичных и частных семинаров считалось удачей попасть в помещение и, стоя, прислонившись к стенке, слушать Великовского. Перед первым рядом и в проходах люди сидели на полу. Что же говорить о лекциях, о которых объявлялось официально! В университете Мак-Мастера не было ни единого свободного места не только в аудитории, но еще в шести залах, где установили телевизоры.
Сейчас Великовский не был так одинок, как тогда, когда на него впервые обрушился гнев научного истеблишмента. Сотни ученых, среди них люди со всемирно известными именами, поддерживали теорию Великовского, открыто выступали в его защиту.
Догматики должны были предпринимать отчаянные усилия, чтобы хоть как-то поддерживать огонь в «костре» критики идей Великовского.
Один из его противников, профессор астрономии Дональд Голдсмит напишет об этом, стараясь продемонстрировать свою объективность: «Обе стороны остаются убежденными в значительности обсуждаемых идей; одна – поскольку они представляют усилия целой жизни; другая – поскольку принятие этих идей потребовало бы кардинального пересмотра нашего подхода к Солнечной системе и, в более широком плане, – ко всей небесной механике. Идеи Великовского были бы чрезвычайно важны, если бы они были правильны: хорошо обоснованные представления во множестве дисциплин упали бы, как листья на ветру».
С точки зрения воспитанника Гарварда речь шла о «хорошо обоснованных представлениях». Но все большее количество серьезных ученых к этому времени убедились в справедливости утверждения Великовского: ни в астрономии, ни в геологии, ни в эволюции представления никогда не были обоснованы объективными доказательствами.
Еще в 1972 году бывший президент Американской Ассоциации для Прогресса Науки (ААПН), астроном, профессор Вальтер Орр Робертс пытался убедить своего коллегу Ивана Кинга, профессора астрономии Калифорнийского университета в Беркли, посвятить сессию ААПН дискуссии с Великовским. Кинг упорно сопротивлялся. Но он изменил свое отношение к этому вопросу, когда к нему обратился профессор Карл Саган (в свое время он тоже был астрономом в Гарвардском университете) и убедил в том, что дискуссию можно будет свести к фарсу, подобному истории с «летающими тарелками» и таким образом полностью дискредитировать Великовского в глазах публики.
В июле 1973 года Кинг посетил Великовского и предложил ему принять участие в симпозиуме ААПН. Великовский с радостью согласился, не подозревая подвоха. Зная научный мир так досконально, накопив папки, содержащие грязную продукцию этого мира, Великовский все еще оставался доверчивым, как ребенок. Это вполне естественно.
Мелкий воришка вовсе не должен обладать интеллектом Великовского, чтобы очистить его карман.
Когда в «Science» появилось объявление о предстоящей сессии ААПН и ее повестке, в адрес профессора Голдсмита, руководившего организационным комитетом сессии, посыпался поток предложений. Ученые хотели выступить на сессии. Но все они получили любезные извещения о том, что программа загружена до предела, время ограничено, поэтому они, к сожалению, не смогут выступить. Организационный комитет подготовил своих докладчиков.
Голдсмит в письме сообщил Великовскому, что сессия ограничена обсуждением только одного вопроса: природа движения планет, в частности. Юпитера и Венеры.
Но Голдсмит не сообщил, а потом лицемерно попытался увильнуть от честного рассказа о том, что стало известно ученому миру благодаря Фредерику Б. Юенеману. директору Исследований для Ассоциации новаторских идей. Оказалось, что Кинг, Саган, Голдсмит и другие запланировали сессию как современный суд инквизиции, дискуссия на сессии предназначалась для убеждения публики в том, что она должна игнорировать ученых, тратящих драгоценное время на анализ работ Великовского.
Кинг, по крайней мере, не лицемерил. Он скажет потом по поводу этой сессии: «Никто из нас в научном истеблишменте не верил, что о дебатах по поводу взглядов Великовского на Солнечную систему даже отдаленно будут судить как о серьезном научном собрании». А если это «не серьезное научное собрание», то докладчикам все дозволено, они могут говорить все, что им заблагорассудится, представляя явную ложь как истину. Это ведь – «не всерьез».
71. СЛЕДЫ СНОВА ВЕДУТ В ГАРВАРД
Великовский летел в Сан-Франциско на сессию Американской Ассоциации для Прогресса Науки в подавленном состоянии. Нет, он еще ничего не знал о готовящемся «современном суде инквизиции». Ровно неделю назад, 17 февраля 1974 года, умер Гораций Кален. Умер во время работы над книгой. Человек, увы, не бессмертен. Горацию шел 91-й год. Но от понимания этого не становится легче.
Пустеет мир. Ушли отец, Эйнштейн, Адамс. Пфейфер, Федерн, Гесс… А сейчас – Кален.
Летом Великовскому исполнится 79. Он еще полон сил, у него еще масса идей. Но время не обманешь. Жизнь – это не реактивный самолет, летящий из Нью-Йорка в Сан-Франциско. Пять часов полета. Разница во времени между Атлантическим и Тихоокеанским побережьями – три часа. Он прилетит через два часа после вылета.
Великовский грустно улыбнулся, вспомнив, что на обратном пути прибавятся эти три часа. Даже здесь работает своеобразный закон сохранения – природу не перехитришь!
Сессия началась утром в среду 25 февраля 1974 года. Как отмечали потом сторонники и противники Великовского, ни одна из сотен сессий ААПН не привлекала к себе такого внимания ученых и средств информации, как эта, февральская.
Первым выступил профессор-социолог Норман В. Сторер, который попытался объяснить яростную атаку ученых на «Миры в столкновениях». Две первых трети его доклада были попросту переливанием из пустого в порожнее. О докладе Сторера напишут: «Странные пути науки в «деле Великовского» были скрыты в тумане социологических 'объяснений'».
Сторер пытался оправдать неэтичное отношение многих ученых к Великовскому тем, что, мол, он, Великовский, писал о вещах, которые не были предметом его формального образования.
И, словно демонстрируя абсурдность этого оправдания, на кафедру поднялся второй докладчик, Ритер Хубер, профессор математической статистики Швейцарского Федерального технологического института, говоривший о ранней клинописи, не имевшей ни малейшего отношения к его специальности. Он пытался доказать, что уже во времена Исхода Венера была на нынешней орбите.
Слушая доклад Хубера, астроном профессор Мулхолланд нервно ёрзал в своем кресле, реагируя таким образом на абсолютно неправильные утверждения швейцарского ученого. Мулхолланд заметил, что именно на эти же положения реагирует Великовский, делая заметки в своих бумагах. Три года назад Мулхолланд обратил внимание на те же аспекты в древних астрономических наблюдениях, о которых абсолютно точно написал Великовский. Но ведь он здесь присутствует как эксперт ААПН, защищающий Ассоциацию от Великовского. Сейчас он представит соответствующий доклад. Конечно, как ученый, он должен был бы показать, где ошибается Хубер. Но это значит – выступить против «своего ученого» и поддержать этого «выскочку» Великовского. Нет, он не выступил. Он ограничился ёрзанием в своем кресле.
Через несколько лет Рансом напишет по поводу поведения Мулхолланда: «Его бездействие соответствовало представлению Кинга о том, что должно быть сделано, так как Кинг дал ясно понять, что собрание не намереваются считать научным».
Третьим докладчиком был Великовский. Аудитория уже имела возможность услышать его, когда своими вопросами он загнал в угол профессора Хубера. Цитируя наизусть переведенные на немецкий язык строфы древнеассирийского гимна, Великовский убедительно продемонстрировал, чего стоит доклад швейцарского
