я вечно норовлю заглянуть вперед, но как без этого на нашей работе? Ничего, вот накрою банду охотников за женщинами и утру ему нос.
Пока я ездила за обогревателем, мне пришла в голову неожиданная мысль – пересечься где-нибудь с Феликсом. Тот, бедняжка, последнее время не вылезает из своей лаборатории, лелея свой честолюбивый план: найти во что бы то ни стало разгадку «кометной эпидемии». Что ж, пусть пытается. Хотя даже его знаменитый учитель, похоже, уже опустил руки. Или поднял – как кому нравится. А уж он-то, по словам Феликса, – настоящий гений. Но Феликс порой бывает довольно упрям (почти как я). Вот и торчит днями и ночами в своем университете, сражаясь с невидимым, неуловимым и непонятным врагом.
Я решила, что, если он отвлечется от благого дела спасения человечества на какое-то время, мир от этого много не потеряет. А может, и приобретет: бывает, что, только отвлекшись, удается набрести на свежую продуктивную идею. А то они там со своими пробирками, кажется, по кругу уже ходят.
Откровенно говоря, я до сих пор так и не разобралась в своих чувствах к Феликсу. Для любви в них слишком мало эмоций, для дружбы – общих интересов. Но – что правда, то правда – мне с ним как-то уютнее, что ли. Во всяком случае, после месяца разлуки я неожиданно начала по нему скучать. А это что-то да значит. Мария, правда, утверждает, что это моя специфическая версия френд-зоны. Но, по-моему, с тем же успехом можно сказать, что это я нахожусь во френд-зоне Феликса.
Сам он как-то процитировал мне по этому поводу одного старого поэта:
Другая бы, может, обиделась, а я только кивнула, потому что ведь правда же. Вот есть же у кого-то способность так формулировать – чтоб не в бровь, а в глаз.
Феликс, правда, тут же оговорился, что со второй строкой не согласен, но это уж и вовсе глупость. Меня не назовешь сногсшибательной красавицей, хотя и крокодилом тоже. В общем и целом все вполне прилично (меня и правда вполне устраивает то, что я вижу в зеркале… ну, или при взгляде на Марию), но не чрезмерно. Так что «есть краше в десять раз» – самое то, и нечего тут политесы разводить. Ну, может, и не в десять, но не будем придираться и высчитывать.
Удивительно, но женщина даже в условиях вполне себе действующего апокалипсиса думает о своей привлекательности. Впрочем, произошедшее внешне мало что изменило: люди по-прежнему едят, пьют, женятся и разводятся. Все почти как прежде. Вот только детей больше не рожают. Нет, рожают, но как-то по-уродски. Люди стали грустнее и злее, только и всего. И еще они стали больше бояться, каждого, готова поспорить, гложет какой-то иррациональный страх. И меня тоже. Даже не знаю, чего я, собственно, боюсь, но ведь боюсь…
Короче, набрала я номер Феликса. Послушала стоящую у него на зуммере арию Зигфрида в исполнении шведской группы Therion с оркестром. Вот что у нас с Феликсом неожиданно полностью совпало, так это музыкальные вкусы. Но если я ограничивалась общеизвестными командами вроде «Эпики», «Найтвиша» или «Раммштайна», то он выискивал всякие заковыристые и малоизвестные группы, а также периодически западал на старье вроде «Мановера» и «Стормиджа».
Наконец бодрый бас шведского вокалиста сменился усталым голосом Феликса:
– Рита? Привет… Что-то случилось?
Вот те раз! Раньше он как-то душевнее отзывался. Да и звонил больше сам. Ну да ладно, за спрос денег не берут. На что мне обижаться?
– На меня начальство обозлилось, – сообщила я. – И выгнало в отгул.
– Ну и правильно, – неожиданно одобрил Феликс. – А то у тебя скоро погоны на коже отпечатаются.
– На себя посмотри, ученый хренов, – парировала я. – Я вот чего звоню. Я сейчас в центре, могу подъехать к универу, и мы прогуляемся. Если у тебя найдется свободная минутка, конечно.
– Я как раз на обед собирался, – сказал он с плохо скрываемой радостью. Но тут же погрустнел. – Только за мной Макс заехал.
– Ну, Макс так Макс. Он что, боится, что я его покусаю? Или у вас приватный разговор намечается? – Конечно, лучше бы мы
