дыбом волосы на загривке, и, вопреки желанию, он обернулся.
– Э-э?
– Я поклялась пред луною и солнцем. – Глаза Исриун на бескровно-белом лице засверкали, и ветер хлестнул прядью ее мокрых волос. – Поклялась перед Той, Кто Рассудит, и Тем, Кто Запомнит, и Той, Кто Затягивает Узлы. Я призвала в свидетели предков, покоящихся у моря. Призвала Того, Кто Узрит, и Ту, Кто Записывает. И призываю в свидетели тебя, Ярви. И клятва станет на мне – оковами, во мне – стрекалом. Я отомщу убийцам моего отца. Такова моя клятва!
Потом она перекошенно улыбнулась. Злой насмешкой над той, прежней улыбкой – которая осияла его в день их помолвки на пороге Зала Богов.
– Как видишь, женщина способна на ту же клятву, что и мужчина.
– Способна, если она такая же дура, – бросил Ярви, отвернувшись и ступая прочь.
Меньшее зло
Матерь Солнце улыбалась, даже закатившись в подмирье, в тот вечер, когда брат Ярви вернулся домой.
Этот день гетландцы объявили первым днем лета: коты нежились на теплых крышах Торлбю, морские птицы лениво перекликались друг с другом, легкий ветерок разносил привкус соли по крутым городским улочкам, свободно проходя сквозь открытые окна.
А также сквозь дверь покоев матери Гундринг, когда увечная рука Ярви наконец справилась с неподатливой защелкой.
– Встречайте блудного скитальца, – проговорила старая служительница и отложила книгу, вздув облачко пыли.
– Мать Гундринг, – Ярви отвесил низкий поклон, протягивая ей чашку.
– И ты опять приносишь мне чай. – Она закрыла глаза и вдохнула ароматный пар, пригубила, глотнула. Морщинистое лицо прорезала улыбка, при виде которой Ярви всегда исполнялся заслуженной гордости. – Без тебя многое шло не так.
– По крайней мере, вам больше не придется страдать без чая.
– Значит, испытание пройдено?
– Разве вы сомневались?
– Кто-кто, но не я, брат Ярви, не я. Однако при тебе меч. – Она насупленно уставилась на клинок Шадикширрам в ножнах, пристегнутых у бедра. – Большинство ударов подвластно отразить доброму слову.
– Я держу его для оставшихся. Он напоминает мне, через что я прошел. Служитель – Отче Миру родня, но и Матери Войне – знакомец.
– Ха-ха! Верно, верно. – Мать Гундринг указала на стул по другую сторону очага. Тот самый, на котором Ярви так долго просиживал: увлеченно внимал рассказам матери Гундринг, изучал чужеземные языки, учился истории, свойствам растений и надлежащему обхождению с королями. Неужто и в самом деле прошли лишь считаные месяцы с тех пор, как он в последний раз тут сидел? Казалось, все это было в каком-то совершенно ином мире. Во сне.
И теперь он проснулся.
– Я так рада твоему возвращению, – сказала мать Гундринг, – и не из-за одного только чая. Нас с тобой в Торлбю ждет большая работа.
– По-моему, нашим гетландцам я не по нраву.
Мать Гундринг отмела это пожатием плеч.
– Да они уже все забыли. У народа короткая память.
– Долг служителя – помнить.
– А также врачевать, давать советы, говорить правду и ведать тайные пути; стремиться к меньшему злу и выбирать наибольшее благо; на всех наречиях торить дорогу для Отче Мира; вить старинные сказания.
– Разрешите мне поведать вам одно сказание?
– О чем же твое сказание, брат Ярви?
– Мой рассказ о крови и об обмане, о золоте и убийстве, о власти и об измене.
Мать Гундринг расхохоталась и снова глотнула из чашки.
– Вот такие предания мне по душе. А эльфы там будут? Драконы? Тролли?
Ярви покачал головой.
– Для воплощения в жизнь любого зла хватает и просто людей.
– И снова верно. Ты услыхал эту историю в Скегенхаусе?
– Отчасти. Я начал трудиться над ней довольно давно. С той самой ночи, когда умер отец. И, на мой взгляд, она готова от начала
