Во дворе радостно зашумели в честь окончания последнего упражнения. Одна половина выиграла, другая – лежала ничком.
Ярви кивнул безмолвному инглингу.
– Раб покажет вам дорогу. Выучите весь путь.
– А ты куда собрался? – спросил Ральф и неуверенно прибавил: – Государь?
– Я еще кое-что должен сделать.
Затаив дыхание, чтоб не выдать себя малейшим звуком, Ярви прокрался сквозь душную тьму к тайной дверце между ног Отче Мира, прижался к смотровой щели и уставился на Зал Богов.
Полдень еще не настал, и король Гетланда находился где и полагалось – на Черном престоле. Трон стоял к Ярви спинкой, поэтому Одемова лица тот не видел – лишь контур плечей да отсверк венца в волосах. Справа от него сидела мать Гундринг, рука служительницы подрагивала под тяжестью прямо стоящего посоха.
Ниже тронного возвышения, в едином море залитых тусклым светом лиц, стоял цвет знати Гетланда. Великие и благородные – а также чахлые и захудалые. Блестели шлифовкой ключи и искусные пряжки, на губах – угодливые улыбки. Когда над отцом насыпали курган, те же самые мужчины и женщины проливали слезы и с тоской вопрошали: кто теперь сыщется подобный ему? Уж наверняка не искалеченный шут, его младший сын.
И, не сгибая прямую спину, на нижних ступенях стояла мать. Позади нее громадой нависал Хурик.
Лица Одема не видать, зато голос лжекороля раскатывался по всему священному залу. Спокойный и уравновешенный, как и прежде. Терпеливый, словно зима, и Ярви пробрало зимней стужей, когда он его услыхал.
– Разрешит ли уважаемая сестра осведомиться, когда она намерена совершить путешествие в Скегенхаус?
– Как только позволят обстоятельства, государь, – отвечала мать. – Неотложные нужды хозяйства страны пока не…
– Теперь я ношу ключ от казны.
Ярви скосил глаз в прорези и по другую сторону Черного престола увидел сидящую Исриун. Его невесту. Вдобавок невесту брата. Ключ от казны висел у нее на шее и, судя по всему, тяготил не столь ужасно, как она некогда опасалась.
– Я готова уладить ваши дела, Лайтлин.
Ее тон слабо напоминал ломкий голосок боязливой девчушки, с трудом пропевшей обеты в этом самом чертоге. Он сравнил блеск в ее зрачках тогда, когда она в первый раз прикоснулась к Черному престолу, с тем, как они горят сейчас, при виде сидящего на троне отца.
С тех пор, как Ярви отбыл в Амвенд, не только он изменился.
– Не затягивай с решением, – прозвучал голос Одема.
– Вы гордо восстанете над всеми нами – Верховной королевой, – добавила мать Гундринг. На миг блеснул отлив темного эльфийского металла – служительница качнула посохом.
– Или склонюсь перед праматерью Вексен – ее счетоводом, – отрезала мать.
После некоторого молчания Одем мягко произнес:
– Бывают ведь судьбы и горше, сестра. Мы обязаны делать то, что должно. Наш долг – поступать во благо Гетланда. Позаботься от этом.
– Государь, – поклонившись, выдавила она сквозь зубы, и хоть Ярви не раз об этом мечтал, в нем вспыхнула злость при виде ее унижения.
– Теперь оставьте меня наедине с богами, – произнес Одем, мановением руки отсылая челядь. Двери раскрылись, благородные мужи и жены, выразив поклонами безмерное почтение, потекли вереницей на свет. Среди них шла и мать Ярви, в сопровождении Хурика; следом поспевала мать Гундринг, и, наконец, Исриун просияла улыбкой у порога – точно так же, как некогда улыбалась Ярви.
Гулко стукнули двери, и воцарилась звенящая тишина. Одем с мучительным стоном сорвался с Черного престола, словно сиденье раскалилось. Он повернулся, и у Ярви в груди замерло дыхание.
Дядино лицо было совершенно таким же, как ему помнилось. Сильным, с твердыми скулами и сединой в бороде. Очень похожим на лицо отца, только даже родной сын навряд ли бы разглядел в чертах короля Атрика заботу и нежность.
Сейчас пора нахлынуть ненависти. Ненависти, которая сметет все страхи и утопит неотвязные сомнения в том, что вырвать Черный престол из дядиных рук стоит той кровавой цены, уплатить которую наверняка придется.
Но вместо этого при виде лица врага, убийцы родных и похитителя королевства, сердце Ярви не выдержало и потрясло изгнанника нежданным приливом любви. К единственному в семье человеку, кто дарил ему свою доброту. К единственному, у кого он чувствовал искреннюю приязнь. К единственному, с кем он чувствовал себя достойным этой приязни. А потом Ярви потрясло скорбью
