азарки, не сослал в деревню, не продал от греха подальше, а поселил в тереме, растил дитя как наследника…
Или не за-ради любви она на смерть пошла, но за-ради собственного ребенка, позднего и любого. Таких берегут, на таких дышат — не надышатся, а тут полукровка, который, может статься, и волю получит, и право наследовать… и как стерпеть сие?
Наверное, и Арей понимал.
Только у него своя боль, как управиться, вот и мнилось, глупому, что эту боль чужою кровью залить можно…
— А если не выпадет? — спросила я. Арей же, недобро усмехнувшись, ответил:
— Тогда придется сделать так, чтобы выпал.
ГЛАВА 38
Родительский день
С самого утреца погодка случилася ясная. Солнышко, даром что поздне, выбралось на небо, а полыхнуло желтым светом, повисло драгоценным подвесом из бурштын-камня. Этакий, небось, не каждая царица примерить способная.
Небо ясное.
Снега искрят.
И трубы трубят, заливаются ажно, стало быть, вороты Акадэмии вот-вот распахнутся. И душенька моя наполняется чувством светлым, каковое бывает на день праздничный, когда ждешь чуда, не важно какого, пусть бы и самого малого.
Жаль, конечно, что бабка моя не сподобилася выбраться. Но, может, в наступным-то годе? Ежели дому в столицах нанять наперед, да подводою, потихенечку… радая она будет премного, так мне мыслится.
Коль не рассоримся вконец из-за Кирея.
Стоило подумать о женишке дорогом, как он и объявился.
В двери постучал вежливо, а Хозяин и открыл, стало быть, ежели жених, то и положен ему почет всяческий. А меня такая вдруг злость разобрала! И весь настрой праздничный что рукою сняла.
Кирей только в лицо мое хмурое глянул и поперхнулся.
— Извини, — говорит, — если помешал тебе, Зослава…
— Да уж…
И чего злюся? Этак вскоре стану, что собачонка дурная, которая на всякого живого человека кидается, не делая различиев промеж своими и чужими.
— Заходи, — ответила со вздохом. — И прости, что встретила неласково…
Кирей лишь усмехнулся.
— Так ласку женскую, Зослава, еще заслужить надобно…
Войти вошел.
И присел на краешек стула.
Глянул на меня, а в глазах-то темень, муть. И ясно мне стало, что давно уж не верит Кирей в чудеса, ни в малые, ни в большие. Видать, с той самой поры, когда уцелел после того удара, который всю его сотню в поле впечатал… и помнит он распрекрасно, как полыхнул родовой амулет, смягчая силу, и как вышибло дух о землю, как потянуло, перемалывая, перекручивая.
И как стало больно.
А еще страшно, потому как он, Кирей из рода Белой искры, вовсе не готов был умереть. Позже придет эта готовность, в загоне для пленных, где никому-то не было дела до его мук. И в шатре, куда его перенесли. Я видела и шатер, и хмурое лицо целителя, истощенного, с трудом стоящего на ногах, но вынужденного возиться с азарином.
Силу его чувствовала, которая слегка уняла боль.
— Не надо, — Кирей сам отвернулся, спрятав остальное, но и того, чего я видела, было достаточно, чтоб совестно стало.
— Я… не нарочно, Кирей-ильбек. Я пока не умею с этим управляться.
И уши-то полыхают огнем весенним, и щеки, и стало быть, сама я, с головы до пяточек. А во рту стоит вкус гнилой протухшей воды… и стыдно, до того стыдно…
— Понимаю. Но… Зослава, не надо меня жалеть. Жалость унижает.
