И верно, возвернуся в столицу, побеседую… а там ужо и письмецо напишу боярыне, так оно правильней будет. Пока ж пущай бабкино лечение примет. Глядишь, и поможет хотя ж бы самую малость.
Заснуть я не заснула.
Успокоилась.
И поднялася засветло, сама. Сама и умывался — Арей на руки лил. После я ему… водица за ночь выстыла, ну так студеною мыться, оно только пользительней.
Только-только прибралася, как в дверь поскреблися.
— Добронрава Любятична к себе княжну Зославу зовет. Завтракать, — сказала давешняя девка тихим голосочком и глаза-то отвела. Стыдно ей, небось, за тое, что ночью случилося, да только зла на нее не держу, подневольный человек.
Я-то поеду, а она останется с боярынею, с сыном ейным.
— Мы идем, — ответил за меня Арей. И рученьку подал.
Понятно, что одну меня не пустит. А то вчера сонного зелья плеснули, сегодня, глядишь, и приворотным пожалуют. Мне оно надо?
Девка только носом шмыгнула.
Но за собою повела.
Трапезничать боярыня изволила в светелке, по-простому. Стол накрыли белою скатерочкой, а там ужо и блинцов высится стопка, да ладных, тонюсеньких, этакие не кажная баба сумеет испечь. К блинцам и сметанка была, и мед, и варенье малиновое… стояли блюда с орехами да грушами, в сахаре варенными, и иные какие сласти.
— Присаживайся, Зославушка. — Ко мне Добронрава Любятична обратилася хоть и ласково, да все одно с холодком. — Беседа у нас пойдет… приватная.
И на Арея взгляд кинула недовольный.
Ему-то за столом места не сыскалося, два креслица стояли. В одном Добронрава Любятична восседала, а другое, значится, для меня.
— Скажи своему человеку уйти, — велела боярыня, когда Арей это креслице отодвинул.
— Он не мой человек.
— А чей?
— Свой собственный, — отвечала я. И рюмку с наливкой из ручек Добронравы Любятичны приняла, сделала вид, что пригубила, чтоб не обижать хозяйку, да в стороночку отставила.
— Ты. — Боярыня стянула с пальчика перстенек бурштыновый. — На от за старание… а теперь поди прочь.
Ох, зазря она так… привыкла холопами командовать, да Арей не холоп. И перстенечка не взял, тот так и остался на скатерочке лежать.
— Боюсь, — ответил он спокойно, — что при всем моем желании я не исполню вашу просьбу, ибо идет она вразрез со словом, которое я родичу своему дал.
Когда ж успел только?
Но я молчу.
Блинка себе потянула, сметанки, приметила, что боярыня ея себе на тарелку плюхнула, значится, не травленая. Не будет же Добронрава Любятична себя самое заклинать.
— Поспешила ты, Зослава, обручиться. — Мне-то мнилося, что боярыня уговаривать меня станет, она же бровкою повела и вид сделала, будто бы Арея вовсе тут нет. — Зачем в столице женихов искать, когда дома свои молодцы имеются… крепко ты моему сыну глянулась.
Когда только успела?
Неужто вчерашнею ноченькой, когда он с комнаты моей сбег?
— А ему, сама разумеешь, ни в чем отказать не могу… так что благословляю вас…
Эк споро. Я и блина съесть не успела, а уже благословили.
— Жрец ныне же обвенчает…
— Нет. — Я тарелку отодвинула. Ежель так пойдет, то и вправду меня да без меня оженят.
— Что? — Боярыня нахмурилась.
— Благодарствую за ласку, Добронрава Любятична. — Я поднялась и поклонилася, как водится, в пояс. — Да загостились мы у вас. Ноне дни короткие, как до дому засветло добраться… что до сына твоего, то всем он хорош, думаю. И сыщет себе иную невесту,
