Надо смотреть глубже, еще глубже. Там ждал цвет; Настя не видела его – но чувствовала. Глаза застилала серая пелена, и на ее фоне мельтешили стеклянистые червяки. Настя понимала, что это – всего лишь иллюзия, обычные мушки от перенапряжения, но отказывалась верить. Казалось, стоит сосредоточиться, всмотреться внимательнее, и цвет появится. Она наконец-то увидит его – и сможет перенести на бумагу. Да, ей не дозволено входить в Сумрак, она добровольно отказалась от магии, но
Кисть летала по бумаге как нечто живое, наделенное сознанием и волей. Кисть была волшебной палочкой, способной разогнать ледяной, сковывающий холод. Вернуть Насте дом, частью которого она не захотела стать. Привычный, изученный до последнего куста пейзаж выглядел совсем иначе, когда Настя смотрела на него сквозь Сумрак. Он выцветал – но в то же время наполнялся таинственным, волшебным смыслом и неочевидными связями. Взгляни на старую березу, что нависла над оврагом, сквозь тень, – и она потеряет краски. Исчезнет холодная желтизна листвы, нежные лиловые тени ствола; но и форма изменится. Почти незаметно… но станет ясно: эта береза – не просто береза, глупое старое дерево; ее черно-белый ствол – ось, на которую наматываются нити событий, что тянутся по всей земле и по всему времени…
Просто смотреть. Никогда в жизни Насте не было так холодно и одиноко. Сумрак был ее миром, враждебным, пугающим, равнодушным, но – ее. Ей нужно было справиться с ним самой. Прорваться сквозь серую пелену, понять ее. Никто не придет, не научит, не покажет дорогу через изнанку реальности. Но не заглядывать туда Настя не могла, и теперь ей приходилось искать путь в одиночку. Ждать помощи неоткуда, расспрашивать других Иных – бесполезно. Настоящие маги, точно знающие, как правильно и где их сторона, лишат Сумрак не только красок, но и объема.
Настя отчаянно держала оборону, лишь бы не дать обкорнать свою реальность, не позволить упростить ее. Но ее одолевали сомнения. Может, все-таки стоило остаться в Москве, чтобы узнать больше, не рубить вслепую. Однако – ее могли убедить. Настя знала, что ее можно убедить, зацепить за безнадежность и вынужденную немоту. И тогда она следом за Светлыми Иными разделила бы все и всех на светлое и темное. Заплатила бы цветом за избавление от одиночества. Слишком высокая цена… но вдруг она существует лишь в ее воображении? Что порождает сомнения – слабость или разум? Ведь Настя уже отказывалась от магии, не признавала, что отличается от людей, из-за страха перед серой пеленой, не догадываясь, что Сумрак – приобретение, а не потеря. Может, она снова ошибается. Настя тихо застонала, замотала головой, отгоняя отчаяние.
А краски в Сумраке были: Настя уже отчетливо видела их бледное мерцание. Грязь под ногами превратилась в кварцевый песок, и в каждой песчинке как будто светился цветной огонек. Старая береза выглядела так, будто ее написал Гоген – написал храбрыми мазками всех оттенков радуги, а потом обернул во много-много слоев полиэтилена, чтобы скрыть слишком яркие для этого мира краски. Настя подалась вперед, пытаясь прорваться сквозь эту мутную пленку. В ушах зашумело, как у ныряльщика, заплывшего слишком глубоко и уже не способного выносить чудовищное давление и холод. Серая пелена начала темнеть; Настя поняла, что вот-вот потеряет сознание, и отшатнулась, выдираясь в реальный мир.
Промозглая сырость парка показалась живой и теплой. Руки мелко дрожали от напряжения – как будто последний час Настя не рисовала, а тягала штангу. Светящиеся мушки перед глазами побледнели, но не исчезли; все-таки не цвет, всего лишь зрительные артефакты перегруженного мозга. Настя отложила кисть, вытащила из кармана шоколадку – вторая плитка за сегодня. А ведь она была равнодушна к сладкому… Жуя, осмотрела пришпиленный к этюднику лист акварельной бумаги.
Слабые, дрожащие штрихи, грязная мешанина оттенков серого. Настя на мгновение заколебалась – что-то было в этой акварельке, виделся какой-то проблеск… Но сколько уже набралось таких проблесков, а толку? Снова – не то. Настя сорвала рисунок, безжалостно смяла в ком, пачкая ладонь непросохшей краской. Ей захотелось закричать. Зажмуриться, сжать кулаки и завизжать во весь голос, топая ногами, безнадежно и отчаянно, понимая, что ответить может лишь эхо. Настя уже набрала в легкие воздуха, но ее опередили: с березы раздалось карканье, такое громкое и неожиданное, что девушка вздрогнула всем телом. В этом крике было что-то насмешливое, расхолаживающее, и Настя разом обмякла.
– Смешно, да? – спросила она у вороны, шумно возившейся в березовой кроне. – Тебе бы так…
Она сунула в рот еще один квадратик шоколада и вытянула перед собой ладони. Руки по-прежнему тряслись, да еще и покраснели и задубели от холода. Сейчас бы запить шоколадку горячим чаем – но термос давно опустел. Странно, наверное, она выглядит в глазах редких прохожих: невысокая девушка с короткими бесцветными волосами и неприметным лицом, протягивающая руки над пустым этюдником… Вон парень в оранжевой куртке сейчас шею свернет. Проходя мимо Насти, он близоруко прищурился, замедлил шаги.
– Тави?
Настя мягко качнула головой:
– Вы обознались.
