Это была «кукла».
И тут до меня дошло: Томас перепутал пакеты.
Пакет с долларами он отдал Мюйру, а «куклу» спрятал в потайной карман плаща.
Томас уставился на «куклу» и смотрел на нее не меньше минуты. Потом снял плащ и пиджак, лег на диван, скрестил на груди руки и сказал:
— Доктор, приступайте. Я сдаюсь.
XVI
Нам предписывалось: по прибытии в Аугсбург остановиться в отеле «Хохбауэр» на Фридхофштрассе, оформить в мэрии документы на вскрытие могилы Альфонса Ребане, купить по кредитной карточке гроб высшей категории и доставить на муниципальное кладбище, переместить останки Альфонса Ребане в купленный гроб, организовать упаковку гроба в деревянный короб. После этого дождаться прибытия из Таллина микроавтобуса, погрузить в него короб и самолетом вернуться в Таллин.
Билеты на рейс «Люфтганзы» до Мюнхена, от которого до Аугсбурга было около ста километров, заказали для нас на 28 февраля, но вылет пришлось перенести. То ли Док переборщил с дозой снотворного, то ли организм Томаса оказался слишком восприимчив к димедролу, но после капельницы и уколов он продрых не сутки, а почти двое. Но Янсен не выразил никакого недовольства отсрочкой. Напротив, выразил глубокое удовлетворение нашими действиями, хотя и не понял, как нам удалось уломать клиента на это дело.
Роль сиделки при Томасе взяла на себя Рита Лоо. Доктор Гамберг заходил, интересовался состоянием пациента и всаживал ему в задницу какие-то очищающие кровь уколы. Нам же делать было совершенно нечего, и я воспользовался этим, чтобы прочитать сценарий кинорежиссера Марта Кыпса.
Специалист я в этих делах никакой, но мне показалось, что Артист в оценке этого сочинения был прав: характеры схематичны, а диалоги написаны газетным языком. Если, конечно, иметь в виду газеты советских времен, а не нынешние, где язык бывает очень даже выразительным.
Но кое-что меня в сценарии заинтересовало. Там была, например, сцена, когда Альфонса Ребане вызывают в ставку Гитлера, чтобы вручить Рыцарский крест с дубовыми листьями:
"Гитлер. Полковник, я счастлив вручить вам эту высшую награду Третьего рейха.
Ребане. Мой фюрер, я приму это крест в тот день, когда Эстония станет свободной.
Гитлер. Я знал, что эстонцы самая высокая нация в мире. Теперь я вижу, что это великая нация!"
При всей пафосности этой сцены в ней угадывались отголоски действительных событий. Так это было или не так, но эти самые дубовые листья и в самом деле были вручены Альфонсу Ребане не после приказа о его награждении в феврале 1944 года, а только 9 мая 1945 года. И не Гитлером, а гросс-адмиралом Дёницем.
Чувствовалась, хоть и слабее, какая-то документальная основа и в сцене смерти Альфонса Ребане. В годовщину гибели своей возлюбленной Агнессы он приходит на ее могилу, чтобы возложить двадцать пять белых роз (столько лет ей было, когда она погибла), тут-то его и настигает пуля убийцы.
Черный мрамор надгробья, белые розы на нем, алая кровь героя.
Все это было слишком красиво, чтобы быть правдой. Но и официальная версия о неисправности рулевого управления в автомобиле «фольксваген-жук» тоже не выглядела слишком правдоподобной.
Поразмыслив, я решил, что не стоит откладывать до возвращения из Аугсбурга разговор с Кыпсом. Художник, конечно, творит по своим законам. Но из чего-то же он черпает материал для работы. Что-то Кыпс мог знать. Пусть немного, но нам сейчас годилась любая малость.
Чувство освобождения, которое я испытал после посещения российского посольства, подтачивалось слишком многими невыясненными вопросами. Может быть, ответы на них не имели прямого отношения к нашим конкретным делам. А может быть, как раз и имели.
Из головы у меня не выходили слова Мюйра о том, что Альфонс Ребане был агентом НКВД. Это вызывало у меня очень большие сомнения. Не мог девятнадцатилетний мальчишка, мелкий клерк из мэрии, кем в 1940 году был Мюйр, завербовать тридцатилетнего офицера эстонской армии. И не мог агент НКВД воевать так, как воевал Альфонс Ребане.
Но были и другие факты, которые косвенным образом работали на версию Мюйра.
Факт, что Альфонс Ребане целый год, до прихода немцев, прятался в Таллине, наводненном сотрудниками НКВД. Факт, что большинство диверсантов, подготовленных в его разведшколе, оказалось перехваченным советской госбезопасностью.
Всему, конечно, можно найти объяснение. В развед-школу мог быть внедрен наш крот. А в Таллине после аннексии Эстонии у НКВД было слишком много более важных дел, чем ловить какого-то интенданта.
Все так. Но если бы в словах Мюйра оказалась хоть толика правды, это самым кардинальным образом решало бы все сегодняшние проблемы. Даже малая вероятность того, что Альфонс Ребане может оказаться Штирлицем, остудит самые горячие национал-патриотические головы. Торжественное перезахоронение останков эсэсовца просто не состоится.
И я отправился к Кыпсу.
Погода совсем испортилось. С залива шли низкие облака, дул ветер, срывался то дождь, то мокрый снег. «Линкольн» стоял перед гостиницей, но туда, куда я собрался, на таких тачках не ездят. Водитель муниципального такси «фольксваген-пассат» оказался плотным русским мужиком лет сорока довольно флегматичного вида. На мой вопрос, знает ли он, где находится клуб «Лунный свет», он кивнул:
— Это где пидоры? Садись. Только там сейчас никого нет, рано. Они к вечеру начинают тусоваться.
— Знаю, — сказал я. — Поехали.
— А тебе зачем туда? — поинтересовался он, выруливая на Пярнуское шоссе. — На пидора ты вроде не похож.
— Дела.
— Дела так дела. Сам-то не здешний?
— Из Москвы, — объяснил я.
И это было моей ошибкой.
— О чем там у вас в Москве думают? — спросил он таким тоном, что мне сразу нужно было понять, что продолжать разговор не следует. Но я как-то не въехал и поэтому простодушно ответил:
— Кто о чем.
— Кто о чем! — завопил он, и «пассат» рванул, как пришпоренный. — О своих жопах они там думают! А о русских не думают! Мы тут хоть сдохни, а они — кто о чем! Я бы этому... такому... Ельцину... и этим... таким... А о нас, о соотечественниках, кто будет думать?! — завершил он пламенный монолог, который — будь он записан для синхронной передачи по телевизору — состоял бы из сплошных «пик-пик».
— А ты гражданин России?
— Нет! Я гражданин этой, пик-пик-пик, Эстонии, мать ее пик!
— При чем же Ельцин?
— Как это, пик-пик-пик, при чем? Над нами тут, пик-пик-пик. А он, пик-пик-пик-пик. А мы тут, пик-пик-пик-пик. Если в его, пик-пик-пик, такого, пик-пик, заставили учить ихнюю, пик-пик, такую, пик-пик, грамматику — я в на него посмотрел!
— Не понимаю, — сказал я. — Зачем президенту Ельцину учить эстонскую грамматику?
— Затем! Иначе с работы погонят!
— Послушай, ты что-то путаешь. Ельцина многие хотят погнать с работы. Против него выдвинуто пять пунктов обвинений. Но импичмент за то, что он не учит эстонскую грамматику...
— Да не его погонят! Меня! Не сдам экзамена — и погонят! Экзамена на знание ихнего, пик-пик-пик, такого, пик-пик, государственного языка! Понял?
— Теперь понял. Ты, наверное, недавно в Эстонии?
— Как это недавно? Двадцать лет!
— И не успел выучить язык?
— Да на пик бы он мне сдался!
— Ну, хотя бы для того, чтобы не потерять работу.
Он затормозил так резко, что в задницу «пассата» едва не въехал какой-то «жигуль».
— Значит, по-твоему, я должен учить ихний язык? — почти спокойно спросил таксист, играя желваками на широких славянских скулах.
— А как? Если эстонец живет в России, он должен знать русский язык?
— Само собой.
— А почему же ты не хочешь учить эстонский?
— Ты что, ровняешь нас, русских, с этой чухней?
— Ну да, — вполне искренне сказал я. — А ты считаешь, что они лучше?
— Вылезай! — приказал таксист. — Мало того что ты пидор, так ты еще и еврей! Выматывай к такой, пик-пик-пик, матери, пидорасный жидяра!
