Двигался Сергей в Серафимович. В том районе гремел тогда молодой бригадир Александр Калинин. На Михайловской автостанции дождался автобуса до Серафимовича — это еще километров восемьдесят в сторону Волгограда, а потом надо уйти направо, в донскую пойму, и переправиться через Дон: на крутом левом берегу его и будет городок Серафимович. Так ему объяснили еще на вокзале.
Спустились в пойму — Сергей с удивлением увидел изжелта-белые, как бы вылинявшие от древности, с отчетливо обозначенными холками, барханы: посреди России! Позже новый друг его, с которым только предстояло встретиться, объяснит, что этой песчаной грядой, тянущейся вдоль Дона, определяется северная граница русского виноградарства. И, стало быть, виноделия: на каждом здешнем хуторе, в каждом казачьем дворе — строго индивидуальный спотыкач, в чем Сергею, в том числе и под самоотверженною опекою нового друга, предстояло убедиться воочию.
Подъезжали к Дону, уже осеннему, всклокоченному, цвета осеннего ветра. Он и шел, унося последнюю листву с окрестных пойменных лесов и кустарников, как унылый осенний ветер или гонимый осенним ветром остывающий дым. Довольно долго ждали парома. Городок, уже едва угадываемый в вечереющей хмари, громоздился на противоположном берегу, в излучине, увлекаемый вверх не только кручей, на которой стоял, но и высланной на разведку старинной казачьей церковью: батюшкой в ней состоял отставной капитан Красной Армии, фронтовик, как позже узнает Сергей. Знаменитая станица Усть-Медведицкая, родина командарма Миронова и писателя, шолоховского опекуна первых лет, Серафимовича — городом же стала после смерти последнего. Честно говоря, Сергею уже обрыдло писать про подвиги хлеборобов — последним его целинным опусом была заметка о том, как по только что скошенному огромному полю четыре грохочущих самоходных комбайна и ватага безлошадных механизаторов с гаечными ключами в руках гоняют несчастного сурка: столько живого гибнет в этих битвах за урожай, как и в осенне-весенних выжиганьях стерни, и столько животного проглядывает в человеке при его деловитом соприкосновеньи с природой — и он без особого воодушевления ждал встречи с секретарем райкома комсомола на том берегу да и встречи с завтрашним своим дежурным героем.
Паром не переплывал через Дон, он переползал и даже, вздымаясь, со скрипом перелезал через него, как перелезает, кряхтя, ночью по малой нужде старик через скально спящую свою старуху. Когда добрались до другого берега, было уже темно. Впереди крутой и неасфальтированный подъем в город, и народ вновь потянулся в автобус, чтоб не переть с поклажами пехом. Сергея же сразу выхватил из толпы темноглазый парень со сросшимися темными бровями:
— Пойдемте в машину…
— А как вы узнали? — улыбнулся Сергей.
— По дипломату, — белозубо рассмеялся ему в ответ.
Действительно, с дипломатом он тут, на пароме, один — все остальные с чувалами.
Бегло познакомились, парень сам сел за руль стоявшего рядом «козлика» — с этими лимузинами своей юности, с каждым «козлом» и «бобиком» Сергей с детства чувствует кровную связь: у них совместное переливание крови. И они, обгоняя пеших, потому как в автобус влезли не все, а паром новый, сухопутный подъем преодолеть уже был не в состоянии, двинулись почти отвесно вверх. Еще не одну власть переживут, — подумал Сергей, оглядывая в реденьком, как осенний дождик, свете нескольких фонарей — вся цивилизация в Серафимовиче сконцентрировалась на пятаке между церковью и рестораном — суровые станичные лабазы. Кто б шепнул, что так пророчески? — мимолетные мысли, как ни странно, более зорки, более м ы с л и, чем так называемые выстраданные и выношенные. Потому что их-то вынашивает, урча и опасливо вздрагивая, чрево, а выстраданные, вымученные — голова.
Перекусили, чем общепит послал, в ресторане, кладкой своей напоминавшем камеру пыток. По рюмке под каменными сводами гулко подняли. Парень оказался симпатичный, совершенно мальчишеское, с челкой, лицо, хотя, как позже выяснилось, на несколько лет старше Сергея — даже маненько раздобрев, облик свой мальчуковый он сохранит и в старости. Виктор повез Сергея на ночлег в гостиницу, находившуюся на этом же, как будто из раскопа, пятаке. Судя по всему, Сергею тут предстояло в эту ночь быть единственным поночевщиком: секретарь вынул из кармана здоровенный ключ — служительница, уходя домой, передала — открыл им амбарный замок под попискивающей голой лампочкой, и они вошли внутрь, опять же под гулкие кирпичные своды. Мавзолей, подумал Сергей, оглядывая сумрачные голые стены, — хоть бы Сталина прислали.
Но Сталин, видимо, в командировку в Серафимович пока не собирался. Виктор, опять же, видать, по наученью отбывшей восвояси домоправительницы, показал, что к чему, объяснил, что из удобств тут только умывальник с подставленным ведром, все остальное — на свежем и вольном казачьем воздухе, вручил Сергею ржавый острожный ключ и, потоптавшись, откланялся: до завтра!
Только покойник не ссыт в рукомойник, — вспомнил Сергей веселую присказку советских командированных и стал раздеваться. Не самый скверный вариант, на целине бывало и похуже. Полистал захваченную с собою книгу, вроде мал-мал надышал в своей морозильной камере и нащупал в головах выключатель. В дымоходе шевелился ветер, снизу, из-под кручи, доносился ритмичный храп большой реки. Сергей и сам уже засыпал с дороги, когда в щелявую, на одном кованом крючке державшуюся гостиничную дверь крепко постучали.
Неужели Иосиф Виссарионович? — не к ночи будь помянут.
Сергей, чертыхаясь, пошлепал по холодному полу.
— Кто там?
— Да я это, Виктор, — прозвучал уже знакомый голос.
Сергей удивленно открыл. Так состоялось их второе знакомство.
— Ты… это, — сказал, почему-то переходя на «ты» и переминаясь на пороге с ноги на ногу, давешний его сотрапезник, — собирай манатки.
— Зачем? — чуть не поперхнулся Сергей.
— Ко мне поедем. Дома у меня будешь жить. Нечего тут клопов кормить, — заявил, как будто Серега сам выбрал себе место временного пребывания, — Давай, помогу собраться.
Чего там помогать? — сообщение о мозольно-трудолюбивых друзьях человечества резко ускорило движенья командированного. Раз-раз и в дамках: ширинка застегнута, дипломат защелкнут. Цыгану собраться — подпоясаться.
Замкнули дверь, ключ секретарь сунул под половую тряпку на порожках мавзолея, и они все на том же «козле» двинулись по теперь уже совершенно темным улицам: уличные фонари в маленьких городах и горят-писают по-маленькому.
Секретарь занимал половину старенького, обнесенного палисадником особнячка, в котором скрипело все, что еще не шаталось, и шаталось все, что уже не скрипело.
— Памятник контрреволюции, бляха-муха, — прохрипел, поднимая его под локти, как на эшафот, секретарь в Серегино ухо. — Каждый выходной провожу на коленках: с молотком и гвоздями.
Поднялись в комнату, Виктор включил свет: посреди комнаты, заглавной мебелью в ней, стол. Раздвинутый и основательно, по-деревенски накрытый. В смежной комнате раздался детский плач.
— Дочка болеет, — вполголоса пояснил секретарь. — Раздевайся…
Из смежной комнаты, запахивая халат, на цыпочках вышла молодая миловидная женщина. Виктор представил гостя.
— Вера Измайловна, — протянула та ладошку лодочкой. Потом смущенно — не каждый день, слава Богу, в доме корреспонденты «Комсомольской правды», — поправилась:
— Вера…
— Учительница, — засмеялся хозяин.
— В роду покоряли Измаил? — с улыбкою спросил, помня, что он на Тихом Дону, Сергей.
— Ну да. И покорили, на свою голову, — ответила: насмешливая и вместе с тем бархатисто-черная, выспевшая шаровая молния медленно-медленно, черным мускатом доигрывая изнутри, поплыла, покачиваясь, по комнате и ясно-понятно, на ком остановилась. Он, облитый, как столб, этой текучей, мажущейся молоньёй, аж засветился с головы до пят и отозвался самодовольным смешком — ну, прямо лично покорял в одна тыща семьсот каком-то там году…
Славные, — завистливо подумал Сергей.
