— Я останусь в музее на ночь, — сказала она. — Мне Агапин дал добро. Если хочешь, подходи.
— Обязательно, — голос Андрея был сосредоточен. — Ты тоже, когда решишь идти домой, отзвонись.
Маша знала, что уйдет отсюда только утром, но решила Андрея не расстраивать.
Она выработала некую систему, не доверяя своей наблюдательности: отсматривала книги снизу вверх: все пять уровней. Каждую полку по два раза — на всякий случай. Дело шло не очень быстро (особенно тяжело было перетаскивать дважды стремянку для верхних полок: сначала для правой половины, потом — для левой), но зато она была уверена в пройденном этапе. За ее спиной книги нет. Если есть — то только впереди.
Впрочем, вскоре, несмотря на выгулянный мозг и отдохнувшие на речных перспективах глаза, на Машу напала новая беда: она зевала раза по три, осматривая каждый стеллаж. Предыдущая ночь с Андреем к отдыху мало располагала, и Маша то и дело замирала в огромном пустом помещении и на долю секунды отключалась.
— Так не пойдет, — сказала она себе. — Надо хотя бы на час воспользоваться предложенным диванчиком.
И она побрела вон из хранилища: по коридору до секретарской, куда гостеприимный Агапин не закрыл дверей. И упала навзничь на кожаный диван.
Проснулась она оттого, что в коридоре резко погас свет, погрузив секретарскую — маленькую комнатку без окон — в полную тьму. Она приподнялась на локтях и прислушалась — ничего. Спустила ноги, на ощупь надела сапоги, почувствовала сухость во рту и головную боль. Потянулась за сумкой, чтобы достать бутылку с минералкой, и снова услышала тихий шорох.
— Ночные страхи, — мотнула она головой и отпила из бутылки. — Пора обратно за работу.
Маша вынула из кармана джинсов мобильник — на экране было два часа ночи, выдохнула и, держа телефон перед собой, как слабо горящую свечу, пошла обратно по коридору в хранилище.
В основном зале горел свет, и Маша облегченно вздохнула. Пока она брела по коридору, ей почти удалось убедить себя, что это охрана выключила повсюду свет. Перспектива искать выключатель в полной темноте не радовала. Маша пошла в глубь стеллажей: она отметила вынутой книжкой место, где перестала искать, и теперь вновь принялась за отлаженный уже поиск. Тишина в зале, ночью особенно всеобъемлющая, мертвенный свет галогенных ламп и молчаливое, но явственное присутствие тысяч старых книг настраивали Машу на особый лад. Она будто плыла в пропитанном пылью воздухе, повторяя все те же мерные движения: поворот головы слева направо вдоль каждой полки — переставленная стремянка: забраться, спуститься. Маша вдруг поняла, что ей тут ужасно нравится.
Это был мир, отделенный от людской глупости и подлости, все собранные здесь тома были выжимкой из самого лучшего, что есть в человеке: мудрости, стремления к познанию, веры. Чем глубже проникала она в хранилище, тем более уютно себя чувствовала. Если бы не погоня за Копиистом, не позволяющая расслабиться и отдаться совсем иначе текущему здесь времени, Маша наугад потянула бы на себя любой из обтрепанных кожаных, сафьяновых, пергаментных корешков и села по-турецки прямо в проходе, осторожно переворачивая хрупкие страницы и разглядывая миниатюры. Но Копиист… Но проклятая его шарада в неизвестной книге!..
«А что, если, — вдруг с ужасом подумала Маша, — и нет никакой книги? Если и она — не более чем символ? К примеру: человеческого познания? Ведь цветы на натюрморте именно символичны. — И ответила себе: — Нет. Он склонен к конкретике, к реалиям, завязанным на искусстве. Будь то реальные прототипы Энгра. Или реальный след из бездыханных тел в московских новостройках. Книга должна быть, иначе игра теряет смысл для сыщиков и прелесть для убийцы».
И она с удвоенным вниманием взялась за новый шкаф: слева — направо, слева — направо. И вдруг в ужасе застыла: масса книг, стоящих на полках, двинулась на нее. Как в замедленном кино, шкаф стал крениться, а книги — падать. Маша подняла руки, но было уже поздно: огромный стеллаж накренился и привалился верхом к противоположному ряду, тома повалились, как костяшки домино, погребая ее под собой, и в следующую секунду она оказалась в плену у своих любимых книг, без возможности не то что двигаться, а почти — дышать.
После оглушительного грохота наступила оглушительная же тишина. Маша прислушивалась: но в ушах только гулко стучало испуганное сердце. Она одна, стиснута между полками: если Копиист здесь, то звать на помощь не имеет смысла. И она ждала чьего-то шага, дыхания, шепота. Но вокруг царило молчание, и сердце постепенно перестало биться в барабанные перепонки, выровнялось дыхание.
Она осторожно подергалась вправо-влево в попытке высвободить хотя бы одну руку: без толку. Книги, тяжелые, огромные, тыкались в ребра коваными краями, давили на грудь. Но хуже всего было неестественно вывернутой правой ноге. До первого посетителя еще не меньше шести часов, подумалось ей. За шесть часов у нее нарушится кровообращение, да и дышать, имея
