совсем не то. Даже, знаете, удивился, засранец, моему вопросу.
Митя грустно улыбнулся, вынул из кармана потрепанного пиджака черно-белую фотографию и протянул Андрею. Тот задумчиво рассмотрел снимок, сделанный в каком-то бородатом году вроде начала 90-х на природе. Озеро, палатки на заднем плане, пара коротко стриженных девиц в джинсе и четверо длиннопатлых парней в плавках.
— Вася — второй слева, — Цыпляков ткнул почти детским пальцем с траурным ногтем в фотографию. Андрей вгляделся в узкое лицо с выразительным, купидоновым луком изогнутым ртом.
— Спасибо. Я могу ее пока у нас оставить?
Митя пожал плечами:
— Да берите совсем. Кому мы нужны?
Андрей крутил фотографию в руках — теперь, когда он знал, кто из этих юнцов Бакрин, лицо не отпускало его.
— Скажите, а у Бакрина были какие-нибудь особенности характера? Странности?
Митя усмехнулся:
— Были, конечно. Мы ж, люди искусства, все чуть-чуть с приветом. И чем талантливее, тем привет, понимаешь, приветистее. А Бакрин был не талант даже — больше. Боюсь слово назвать.
Андрей гнул свою линию:
— Ну, я не знаю — привязанности там, антипатии?
Митя вскинул на него глаза:
— Антипатии?.. Хотя… Знаете, Васька терпеть не мог молодых телок, даже хорошеньких. Странно, да? Особенно для художника, — он пожал плечами. — Я имею в виду — мы ж все задействованы на эстетике, на красивости. А привязанностей у Васи имелось всего две — мать да тетка. Им уже было хорошо за пятьдесят. Васятка их обожал. Мог с ними часами сидеть. Приводил в пример Рембрандта и Рубенса.
— Кого?
Митя ошарашенно на него воззрился, и Андрей, чуть покраснев, поправился:
— Я не в смысле — кто они такие. А в смысле — в каком смысле? — совсем запутался он.
Митя кивнул:
— В смысле, что старики живописнее молодых обтянутых мордашек. Морщинистые лица, говорил он, писать в сто раз интереснее — игра светотени, совсем иное выражение глаз…
— И это, — заинтересовался Андрей, никогда ранее не задумывавшийся на эту тему, — действительно так?
— Ха! — улыбнулся Митя вдруг совсем мальчишеской, бесшабашной улыбкой. — Кому как! Я вот, к примеру, больше люблю молодых писать. И красивых. — Он подмигнул Андрею, уже вставая. — И желательно голых!
«Бред какой-то! — сказал себе Андрей, когда художник исчез за дверью. Он пошел и открыл на всякий случай форточку — чтобы проветрить комнату от богемных алкогольных миазмов. Елки, этому парню так не хочется, чтобы Бакрин был мертв, что он заразил своим безумием и его! Для него, видите ли, свидетельство о смерти менее доказательно, чем рука гениального Васи, проглядывающая в эскизах Энгра! Да он просто пьян. И, как все художники, — чуть-чуть городской сумасшедший. Надо заниматься делами! И выгнать из головы чужих тараканов», — решил Андрей, бодяжа рекордное количество растворимого кофе в огромной кружке.
День прошел, как сон пустой. Ни на секунду не отрывался он от энгровского дела. Но допрашивая подружек покойных девушек, перечитывая до рези в глазах материалы дела, он чувствовал чугунной сыщицкой задницей и надзвездной сыщицкой интуицией, что тут только шелуха, никуда не ведущие концы, и взгляд его снова и снова возвращался к фотографии Бакрина. Митины тараканы никуда не делись из его башки, более того, прочно в ней обосновались.
Он брал карточку и вновь изучал детали этого, явно летнего дня, судя по густой листве и плавкам на мужчинах. Что он надеялся отыскать? Приметы времени, возможно, какой-то взгляд между членами компании. Может быть, рука одной из девушек в руке Бакрина? Или ревнивый взгляд, что позволит вытащить на свет, как гнилой зуб, какую-нибудь старую историю. Нет, ничего! Андрей чертыхнулся. Он должен был получить от Цыплякова имена всех членов этой компашки и переговорить с каждым из них, вот что! Из троих, оставшихся в живых, кто-то мог знать про Бакрина.
Он набрал Митин номер — но телефон звонил в пустоте. Андрей раздраженно кинул трубку на рычаг. Парень явно пьет, спит или пишет очередное бессмертное творение. Он оглядел соседние столы — вновь пустые, но теперь уже ввиду позднего часа. Муравей, вспомнилось ему. И бросил тоскливый взгляд на Машину половину стола.
