повернулись в его сторону.
— Зачем я это вам рассказываю? —с живостью повторил Юст, не давая себя сбить.—А затем, что стою за правду и терпеть не могу панов. Они творят беззаконие, ездят на слабых, на мне, на вас, да вы и сами хорошо это знаете…
— Ну, так что же было в Вене? —прервал его Немец.
— Да, так вот… Добрался я до Вены, и там тоже — никакого толка. Ну, думаю, остается одно — идти к императору. И пойду! Только к нему не так-то легко попасть. Сколько я бегал, обивал пороги, сколько денег мне это стоило! Теперь-то я поступил бы уже по-иному, но тогда я еще не знал верного пути. Но в конце концов я все-таки добрался до императорского дворца. Я и мой старший сын Якуб. Я его взял с собой — пусть тоже посмотрит да запомнит хорошенько. Ну, дворец, я вам скажу, такая красота и роскошь… Всюду мрамор, шелка, золото! Последний слуга —как самый важный пан у нас, весь в бархате, в золоте. Вели нас через столько покоев, что мы и счет потеряли. Один за другим, как по шнуру отмерены, и один красивей другого, ошалеть можно! Мой Якуб на каждом шагу останавливался и озирался, да я и сам, если бы не помнил все время, зачем пришел, тоже глаза таращил бы. Наконец, пришли мы в один покой, и тут нам сказали, чтобы мы подождали — присядьте, мол, пока. А стулья там обиты самым дорогим бархатом, как у нашего соборного настоятеля на рождественском облачении — знаете, с золотой вышивкой. И сидеть мягко. Только не успели мы оглянуться, как появился этакий вельможный пан,—я уже знал, что это камердинер,—проводил он нас в другую, меньшую комнату. Тут распахнул занавес,—очень красивый был занавес вместо дверей,—и мы очутились в самом торжественном из всех покоев, а против нас стоят два сановника. Нам по дороге сказали, что надо сделать, да я и сам знал. Мигнул Якубу, и оба стали на колени…
— А как выглядел император?
— А кто был другой? —спросили разом Псутка и Немец.
— Тот, другой, был императорский канцлер. Одет он был пышно, богато, как генерал. А император — вы бы никогда не подумали,—совсем просто. В большом парике, камзол темный, без всякого шитья, чулки и башмаки черные,—ну, словно какая-нибудь духовная особа. И добрый! Сейчас же сделал знак, чтобы мы встали. «Чего вы хотите?» —спрашивает. «Ваше императорское величество!» —говорю я и начинаю ему рассказывать. Выложил все покороче, но обстоятельно. Он выслушал, раза два кивнул головой, сказал что-то канцлеру по-французски, а потом вдруг снял с плеч плащик, легонький такой, шелковый, бросил его мне на плечо: «Возвращайся с богом домой, тебе будет оказано правосудие!»
— Ну? Ишь ты! — раздались голоса слушателей, хранивших глубокое молчание, пока Юст рассказывал о своих приключениях.
Юст бросил на ходов неуверенный взгляд своих черных глаз и, удовлетворенный произведенным впечатлением, продолжал свой рассказ с еще большей живостью.
— Можете себе представить, что со мной творилось! Но я совсем не растерялся. Благодарю, кланяюсь, выхожу, как полагается, пятясь задом, и уже остается только перешагнуть порог, как вдруг вижу — канцлер манит меня пальцем. Я останавливаюсь. «Вы из Домажлице?» — спрашивает канцлер. «Так точно, высокороднейший пан канцлер».—«Так вы, наверное, знаете ходов?» —говорит он. «Как же мне не знать их, ваша милость…»
Тут Юст замолчал из-за шума, поднявшегося среди ходов. Недоверчивые восклицания и возгласы удивления слились в сплошной гул. Брыхта вскочил с места, за ним Немец и молодой Шерловский. Козина, который все время слушал Юста опустив глаза, поднял голову и выразительно взглянул на собравшихся, особенно на драженовского дядю. Сыка старался унять шум, чтобы дать возможность Юсту договорить.
Улыбнувшись, тот продолжал свой рассказ.
— «Как же мне не знать их, ваша милость, говорю, ведь мы соседи». —«Давно о них ничего не слышно,—говорит канцлер. —Прежде они частенько приходили с жалобами. Должно быть, у них теперь хорошие паны и они всем довольны».
При этих словах поднялся невообразимый шум и гам, в котором можно было разобрать только, как Брыхта злобно захохотал и стукнул о пол острым наконечником чекана. Но шум разом утих, когда седовласый Криштоф Грубый, встав с места, подошел к Юсту и, серьезно глядя на него, спросил:
— Правду ли вы говорите?
— А почему мне не говорить ее? —решительно ответил Юст.—Жаль, что я не взял с собой сына, он бы подтвердил. Что же мне, присягать, что ли? Все это —святая правда. Понимаете? Все, что я сказал.
— А больше канцлер ничего не говорил? —допытывался Грубый.
— Больше ничего.
— А почему вы не рассказали ему всего, как расправляется с нами тут Ломикар? —крикнул Брыхта.
