ты, дочка!..
Всякий, кто знал стойкую ходку, был бы потрясен, услышав из ее уст этот вопль отчаяния, этот крик материнского сердца. Сын обнял рыдающую мать и утешал ее, а потом взволнованно обратился к жене:
— Я прошу тебя, Ганка, не думай так и не вини мать ни в чем. Она нисколько не виновата. Все, что я сделал, я сделал бы и без нее. Ты ведь знаешь, что меня давно мучили эти мысли…
Он снова наклонился к детям, говорил с ними, гладил их по головке и вдруг, точно вспомнив что-то, повернулся к жене и матери и просил простить его за то, что он причинил им столько горя.
— Воздай вам бог за вашу любовь! А ты, Ганка, возьми…—Он вытащил красные ленты из петлицы своего венчального, теперь истрепанного жупана и протянул жене.—Я все время берег их. Это была для меня единственная память о тебе, о доме, о вас всех… Мужья берут их с собой в могилу, но я не хочу, чтобы они побывали на…
Он не досказал, что не желает эту дорогую память нести на виселицу…
Отворилась дверь, вошел тюремщик, а за ним два вооруженных солдата. Завидя их, женщины отчаянно зарыдали, а Ганка потеряла сознание. Козина подхватил ее, обнял мать, затем детей. Он долго не выпускал их, порывисто целовал и благословлял, говоря ласковые слова дрожащим голосом.
На площади собрались несметные толпы народа. Теснота была такая, что немыслимо было пошевельнуться. Кто сюда попал, не мог больше сдвинуться с места. Во всех домах из окон высовывались головы, крыши были усеяны любопытными. Особенная давка была у здания ратуши; войска с трудом сдерживали толпу, скопившуюся перед воротами, чтобы увидеть осужденного. Тотчас же за цепью солдат, у самых ворот, стояла группа ходов — шестьдесят восемь человек — старых и молодых рослых мужчин, угрюмых и неподвижных, без чеканов. Взоры всех были устремлены на эту группу, на детей, которых держали на руках, на подростков, стоявших тут же, и на печальных женщин в длинных кожухах. Люди указывали на группу ходов, обменивались замечаниями; ходы словно ничего не слышали и не сводили глаз с ворот ратуши.
Вдруг все разом вздрогнули. За воротами послышался шум. Ворота раскрылись. Мерным шагом вышли оттуда солдаты, а за ними… он! Козина! Ходы заволновались. Таким ли был раньше этот статный крестьянин, когда-то здоровый, румяный? Как он осунулся, какой он бледный! Но идет твердыми шагами, голову держит прямо. Охваченные одним чувством, ходы рванулись вперед, чтобы в последний раз пожать ему руку. Солдаты оттеснили их, но Козина увидел своих земляков и улыбнулся им.
Стража остановилась у входа в ратушу. Осужденный взглянул на небо, которого он так давно не видел. Небо было безоблачное, голубое.
Тюремщик стал уговаривать Ганку и старую Козиниху успокоиться, так как сейчас будут читать приговор. Глаза всех устремились на балкон ратуши, куда вышло несколько чиновников. Один из них начал читать приговор уголовного суда, дабы все знали, в каких деяниях виновен осужденный.
Едва он кончил чтение, как по знаку другого чиновника скорбное шествие тронулось дальше.
В это мгновение один из ходов —это был старик Прши-бек — сорвал с головы свою мохнатую шапку и, протянув руку к Козине, воскликнул:
— Прощай, наш страдалец!
Но слова его утонули в шуме голосов, и только ближайшие соседи услышали старческий голос Пршибека. Услышал его, видимо, и Козина, потому что он обернулся к старику, еще раз кивнул головой ходам и зашагал рядом со священником. Позади шли его мать и жена, ведя за руку Павлика и Га-налку. За ними шел Искра Ржегуржек и остальные ходы и ходки. По бокам маршировали солдаты, сдерживая натиск толпы.
Шествие медленно продвигалось от ратуши к Пражской улице. Впереди дорогу прокладывал взвод солдат. Непрерывно раздавалась приглушенная дробь барабана. С колокольни доносились удары похоронного колокола. Козиниха и Ганка в отчаянии ломали руки. Багровый туман застилал глаза Ганке. Все расплывалось в этом тумане, она слышала только неясный шум и глухой рокот да ужасный похоронный звон. Сердце ее холодело, грудь сжималась. Плакать она не могла. Ноги ее дрожали, подгибались колени. Она теряла сознание. Ходки вовремя подхватили ее.
Козина остановился. Остановилось и шествие. В толпе передавали друг другу, что жена осужденного упала, лишившись чувств. Все жалели ее —и шествовавшие по Пражской улице и глядевшие из окон горожане — и не знали, как выразить ей свое сочувствие. Вдруг в воздухе мелькнула серебряная монета, за ней другая, третья. За ними сверкнул золотой и тоже упал на колени к Ганке, которую кто-то усадил на каменную скамейку у дома. Деньги? То ли этим хотели выразить ей свое сочувствие, то ли думали оказать помощь несчастной крестьянке.
Ганка порывисто сбросила деньги с колен, точно это были не монеты, а раскаленные угли или отвратительные насекомые, и
