не Нью-Йорк!
Сперва мне почудилось, будто я начал что-то понимать, но потом решил, что безопаснее убежать.
– Так где же Киссельборг? – спросил танцор.
– А зачем он вам? – ответил я.
– Слушай! – опять вспылил он. – Что ты за человек! Ты не издеваешься, нет, ты такой и есть. Зачем он нам может быть нужен, а? Не догадываешься? В конце концов, ты же сам к нам и пришёл!
– Правильно! – признал я. – А сейчас сам же и уйду.
– Постой! – вскинулся и фрак. – Как – «уйду»?! Где, говорю, критик?
– А зачем он вам? – настаивал я.
Теперь уже оба, видимо, поняли, что в помощи нуждаюсь именно я. Фрак выступил было вперёд, но я дал понять, что помогать следует издали. Он вернулся назад и сказал:
– Критик этот… Как же его в жопу звать-то?
– Киссельборг, – сказал танцор. – Но не надо о нём так!
– Да я к слову… Так вот, Киссельборг нужен мне, чтобы его похоронить. В земле. Это так принято – хоронить если мёртв.
– А как же получилось, что его надо хоронить? – сказал я и поправился. – Зачем вдруг хоронить должен ты?
– Дай-ка я объясню ему, ладно? – перебил танцор и повернулся ко мне. – Видишь ли, Киссельборг жил в Нью-Йорке, но умер в Филадельфии на ленинградском балете…
– Кировском? – перебил и я.
– Правильно, Кировском, – продолжил танцор. – Так вот, он скончался там, но сразу его сюда везти не стали: с ним хотели попрощаться и там… А сегодня ночью, конечно, привезли: утром уже панихида, придёт весь балетный мир! Мы, из балета, стараемся хоронить своих днём, потому что вечером спектакли. Понятно пока?
– Пока да! – подбодрил я его, поскольку он старался.
– Его, одним словом, выгрузили из машины, дали Карлосу расписаться и уехали… Карлос – это он! – и ткнул пальцем во фрак.
– Да! – показал тот плохие зубы. – Карлос Бонавентура!
– Карлос расписался, машина уехала, а Карлос вернулся к себе отодвинуть стулья для каталки с Киссельборгом. Понимаешь?
Не всё. Соотвественно – я и кивнул головой лишь слегка.
– Вот! Возвращается Карлос за Киссельбергом, а его уже нету! Я думаю так: те, кто выгрузили каталку, не замкнули тормоза, и он покатился. То есть коляска покатилась, а Киссельборг – вместе с ней. Понимаешь? Куда-то туда. Я всё объехал, ищу, но его нету.
– Всё понятно! – улыбнулся я. – Единственное что…
– Скажи, – разрешил Карлос.
– Почему критика привезли к тебе? – спросил я его. – Родственник? Но ты ведь даже его имени не знаешь!
– Нет, не родственник, – ответил Карлос, – но куда ж его тут ещё везти?! Весь балет хоронят у меня! Ну, многих…
– Карлос, видишь ли, был первый, кто догадался открыть дом для гомиков, – объяснил танцор.
– «Для гомиков»?
– Да, ”Аполлон“, – подтвердил танцор и указал рукой на вывеску за спиною Карлоса.
”Аполлон“, прочёл я, ”Похоронный дом К. Бонавентуры“.
Я засиял от удовольствия, ибо, хотя непонимание и приносит счастье, именно понимание приносит наслаждение:
– Так бы и сказали, что – ”Аполлон“! А то закрываете собою вывеску… Теперь всё ясно: ”Аполлон“!
– Меня тут все знают! – зашевелился К. Бонавентура.
– Я, например, знаю давно! – соврал я. – Очень хорошая идея!
– Назревшая, – зашевелился и танцор.
– Конечно! – зашевелился теперь и я. – Все мы умираем.
– Всегда! – согласился он. – А ты тоже, да?
– Очень! Хотя не хочется.
– А почему не хочется? – удивился танцор.
– А кому хочется?!
Танцор подумал и переспросил:
– Я имею в виду – ты тоже гомик?
Я опешил:
– А ты-то сам как думаешь?
– Я догадался сразу! – обрадовался он.
– Пойдём? – рассердился вдруг на танцора Карлос.
Пока мы пересекали авеню и шагали вниз, я начал думать о Нателе, но вспомнил, что надо бы вырвать у танцора пару долларов на тоннель. Стал искать лучшую фразу. Нашёл, но выговорить не успел: каталки с критиком перед белым «Мерседесом» не было.
– Был здесь! – выдавил я.
– Увезли?! – всполошился Карлос.
– Как – увезли?! – хмыкнул я. – Кому тут нужен критик?! Особенно мёртвый.
– Людям всё нужно! – объяснил Карлос. – Что плохо лежит.
Я вспомнил о канистре. Её тоже не оказалось. Я взбесился. Посмотрел на всякий случай вверх по тротуару. Потом вниз.
Канистра стояла на месте. Рядом с другим белым «Мерседесом».
– Вот она! – воскликнул я. – Канистра!
– Что?! – не поверил Карлос. – При чём тут канистра?!
– И критик, наверное, тоже там, – ответил я.
Побежали все. Рядом с канистрой сразу увидели и каталку.
– Вот же он, сукин сын! – обрадовался Карлос.
Танцор кольнул Карлоса укоризненным взглядом, потом подошёл к голове покойника и приподнял плед.
– Да, – кивнул танцор. – Как живой: очень белый…
Карлос придал лицу философское выражение и сказал ему:
– А ты прав, он высокий… Смотри – куда ноги прут!
Я ещё раз взглянул на ботинки покойника и заметил, что подошва совершенно чиста. ”Адолфо“ – прочёл я на ней, заржал и стал оправдываться:
– Вспомнил кое-что. У нас в городе, где я родился, продали как-то народу импортные ботинки. Назывались ”Адолфо“. Но назавтра они у всех разошлись по швам. Выяснилось, что это специальная обувь для покойников. Наш министр, дурак, закупил за гроши в Италии огромную партию…
– Правильно, – проговорил Карлос. – Ничего смешного: для покойников выпускают специальный гардероб.
– А я, например, не знал, – признался танцор. – Мне всегда казалось, что жизнь для мертвецов не приспособлена.
– Это хорошая фраза, – сказал я, – потому что жизнь не для покойников. Особенно – если эмигрант.
– Каждому своё! – пропустил это Карлос. – У всех в мире свой гардероб. В балете – тоже своя обувь…
Говорить стало не о чём. Танцор покрыл критика пледом и посмотрел вопросительно на Карлоса.
– Я тоже пойду, – буркнул я. – Дайте мне только пару долларов. Да? И не обижайтесь, пожалуйста… Я всё-таки нашёл вам критика…
Они переглянулись. Карлос полез во фрак, вытащил пачку однодолларовых бумаг, отстегнул две, потом
