неспокойную, которая, пока ее не приручишь, может сбросить ездока – так, что насмерть тот убьется или шею свернет. Многих Сила сгубила, с ума свела, слишком мощной оказалась для их слабенького духа.
А потом Марфа как будто бы парусом поймала ветер. Недолгое счастье всесилия. На какое-то время она даже стала такой же нагловатой, как Аксинья, – тот особенный сорт грубоватого презрения, который могут себе позволить только неуязвимые. Если кто косо на нее посмотрит – на следующий день сляжет, хворый, и начинает его точить болезнь неведомая. Кто зла ей пожелает, сам первый в могилу пойдет. В отличие от Аксиньи, Марфа людям не помогала. Знала, как те могут за добро отплатить, помнила обугленное лицо подруги и страшные крики ее.
Мужчины от Марфы волю теряли – ей и делать ничего не надо было. Другие девки нарядятся, нарумянятся, идут плавно, плечами так повести умеют, что платок с них соскальзывает медленно и будто бы не нарочно – бесхитростный набор сильнодействующих и древних, как мир, уловок. Марфа же могла выйти на улицу растрепанной, нечесанной и хмурой, с грязными пятками и свекольным соком на юбках – но стоило ей дольше обычного задержать на чьем-то лице взгляд, как человек начинал считать ее солнцем.
Со стороны казалось, что она просто смотрит. Но Марфа в такие моменты обычно представляла, что от ее тела отделяется дева белая, полупрозрачная, светящаяся, лунная. Подходит к мужчине и начинает его ладонями гладить. Волосы перебирает, по щеке проводит, по груди. И мужчина плывет, околдованный, и вот уже весь мир готов бросить к немытым ногам Марфы. Иногда эта дева лунная, внутри Марфы обитающая, наружу не выходила, а только руки тянула.
Тянутся из Марфы две длинные беловатые руки, и на несколько метров вперед протянуться могут, и никто не видит их, кроме нее самой. Женщины боялись своих мужей на улицу выпускать, если Марфа мимо шла – хорошо еще, что жить ей нравилось затворницей, и гулять она предпочитала по ночам, когда улица пустела.
Случай был: старик Федоров к ней под окна таскаться повадился – притащится, и стоит часами, непонятно чего ждет. У самого внуки уже, а все туда же. Так и помер возле дома ее, сердце не выдержало.
Уже восьмидесятые были, бабы однажды Марфу изловили и притащили в сарай для сена, втолкнули и заперли. Одна во дворе костер разводить начала, а другие под дверью Марфу пугают: «Сейчас сгоришь, колдовка!» Та спокойно в щелку наблюдала – знала, что не могут ей сделать ничего, куда им всем против Силы ее. А те в сарай ворвались, на землю ее повалили – их-то было семеро, а Марфа одна.
Голову ей обрили, кожу на голове лезвием изрезали – сидит Марфа в сене, лицо загорелое, как у всех деревенских, а череп белый, и струйки крови по нему текут. Волосы понесли во двор и в костер бросать начали. «Гори, колдовка! Пусть с этими волосами весь твой дар в огонь уйдет!» Марфа сидела спокойно, со стороны казалось – она способность двигаться утеряла, изнервничавшись. Но на самом деле она представляла, как из пальцев ее черная слизь исходит, и змеями ползет к пляшущим у костра бабам безумным. Веселятся они, куражатся и даже не чуют, как змеи ноги их обвили и вверх ползут. Каждой в рот черная змея заползла. И как можно не почувствовать такого, дивилась Марфа – да, Силы у них нет, но как возможно быть настолько слепыми, змеи же ледяные, рыхлые такие, вонь от них. Бабы ушли с пепелища победительницами, а Марфа потом почти год в платке ходила.
За этот год все, кто в сарае над ней измывался, померли. У одной опухоли страшные тело разъели – под конец так лицо ей разнесло, что дети родные подходить к постели ее боялись. У другой на животе язва открылась – врач приезжал и не смог определить, что это, мази выписал, но все без толку. Молодая баба гнила заживо, а уж какой запах источали ее бинты – как будто бы в ее животе была могила с разлагающимися телами. Одна в речке утонула – пошла белье полоскать, как обычно, голова у нее закружилась, сознание потеряла и воду вдохнула. Ее лицо раки объели, хоронили ее, накрыв голову тряпочкой. Все семеро погибли.
Сейчас вернуть бы время вспять – она бы все не так сделала, не показывала бы Силу никому, это сокровенное. Да разве в молодости, когда хвост распушить хочется, поймешь это.
Избави тебя, девочка, от участи этой.
Только вот если человеку Силу получить предназначено, та сама его искать начнет. Привело же девочку к ней, к Марфе, зачем- то. Дурацкая история – и угораздило родителей ее снять дом в этой глуши. Иные бы, услышав ночной вой леса, собрали бы вещи и сбежали на четыре стороны, и были бы правы. А эти то ли отважные, то ли просто им нечего терять. У девочкиной матери глаза страшные – как у человека, который на краю пропасти стоит. Молодая еще, а в глазах одно доживание.
После того, как Марфа много лет назад ночью на перекресток сходила, она сны перестала видеть. Проваливалась, как в яму, а картинок нет. А тут вдруг прилегла днем вздремнуть, и привиделось ей, что девочка эта, Яна, за ней по лесу крадется. Марфа быстро идет, чтобы девочка не догнала, но у той ноги молодые, крепкие – как ни беги, она все в спину дышит.
Привела ее Марфа на перекресток, а у девочки в кармане нож. Режет себе руку на запястье и улыбается. Шрам страшный, кровь
