Политическим центром Иудеи был Иерусалим. Духовным – Кумран. Поэтому если бы ессеи, точнее, «Давид или Соломон», вернулись к власти, то будущее еврейского Царства, а значит, дескать, и мира, зависело теперь от того – Лжец Иисус или нет.
Если да, если в судьбоносный день «Соломоном» будет объявлен брат Иаков – всё в Царстве пойдёт иначе. Не по Иисусу. По-восточному: национализм и презрение к инородцам и иноверцам.
Тем временем в самом Кумране к власти поднимаются пока не Иисус с Иаковом, а «Сатана» и «Учитель Праведности».
«Сатаной» называли Главного Писца, фарисея по имени Иуда Искариот. За то, что он был лидером буйноголовых зелотов. Вдохновителем лютой ненависти к Риму.
А «Учителем Праведности» был Иоанн Креститель. Тоже националист, но из тех, кто разрушение Рима доверял небесам, а не отчаянным партизанам.
– А какая у него была долзность? – спросил Ши Чжэ.
В этот раз Ёсик удостоил его ответа. А может быть, и нет: собирался сообщить сам. Иоанн был по существу кумранским представителем иерусалимского первосвященника.
Кумранским Папой.
В отличие от Иуды Искариота, Иоанн, кстати, не признавал Иисуса законным отпрыском Давида. А сам был из клана, с возрождением которого ессеи связывали Спасение и обновление Царства. Из клана Цаддока. Это был страстный человек и великий оратор. Аскет и пророк. Которому внимали и народ, и царь Иудеи. И приход которого уподобили «восходу солнца».
Ёсик выдержал паузу и ухмыльнулся. Вспомнил то ли слова из кумранского свитка, то ли самого Иоанна. Закинул голову назад и, изменив голос, стал декламировать:
Я – Иоанн, я – змей для смутьянов и грубых,
Но исцелитель для тех, кто придёт сожалеть!
Я – Иоанн, я – благая догадка для глупых,
Но для предателей буду насмешка и плеть!
Я – благомудрый совет для искателей правды,
Смелость для робких, непостоянных сердец,
Ужас для тех, кто Святителю бросит: «Неправ ты»,
Гнев для насмешника, гнев и терновый венец!
Я – Иоанн, возмутитель порочного дома,
Ада исчадье для злой и ревнивой души!
Я жарче огня, страшнее великого грома
Для тех, кто надежду надеется в нас задушить!
Я – Иоанн, толкователь нездешних загадок
И испытатель пытливых и чистых умов,
Божий любимец и слава фамилии Цаддок!
И изрекатель бессмертных и праведных слов!
…Мао квакнул. Лицо его снова налилось счастливой краской и стало оранжевым.
По расцветшей на нём зелёной улыбке я понял, что он хотел бы считать эти слова своими. Я бы тоже захотел того, если бы писал такие стихи, как Мао. Даже Микоян смеялся, когда перевели одну из поэм, которые китаец прислал с ним мне из Пекина. Про Великий Марш:
Враг наступает, – мы отступаем,
Враг замирает, – мы замираем,
Враг утомлён, – мы ему докучаем,
Враг отступил, – мы его разрушаем!
Ши Чжэ подчеркнул, что председатель – поэт, и в этом качестве хотел бы получить экземпляр Завета. Я ответил, что этих строф там нету, но книгу он получит. В качестве председателя.
Валечка рванулась было за книгой к моей комнате, но я пресёк её взглядом.
Лаврентий налил в стакан гранатовый сок и протянул Ёсику. Тот забрал стакан и выпил залпом. Без «спасибо».
79. Брак – серьёзное основание для развода…
«Закатилось солнце» ровно через пять лет.
– Ровно через пять? – удивился я.
Лаврентий задумался над моим вопросом, а Ёсик ответил на него: да, ровно через пять лет, в течение которых кумранские иудеи «бессмертными и праведными» считали прежде всего те слова, которые изрекал «толкователь нездешних загадок».
Ещё через год после «заката солнца» Иоанну отсекли голову. В 31-м году новой эры.
– Христианской! – поправил Ёсика Лаврентий.
Тот не понял замечания, но кивнул и добавил, что казнили пророка за фальшивые предрекания. За пустословное пророчество. За смущение народной души. В частности, за то, что предсказанное им возрождение дома Давида к определенному дню не состоялось.
Оно не состоялось никогда, пояснил Ёсик, но царь Агриппа Ирод, которого, согласно Иоанну, должен был сменить на троне «Давид», прождал после «рокового дня» один год. На всякий случай. Из уважения к голове Иоанна. Но потом приказал её отсечь.
На тот случай, чтобы впредь никто ложно не пророчествовал.
– Висарионич! – перегнулся ко мне Лаврентий за спиной Ёсика. – Тквен ром 22-ши генсеки гахдит, гамиквирда: 5 цели рат моунда ис монголи? Албат квавис джерода сацаа мсоплио револуциа мохдебао ром идзахда! (Виссарионович, когда вас в 22-м назначали генсеком, я удивился: зачем было лысому монголу так долго тянуть – 5 лет?! Его, наверное, ворона смущала. Лейб. Каркавший про мировую революцию: вот-вот, мол, случится! Подождите, Ильич, с назначениями…) Хренов пророк!
Но Иисус вёл себя осторожней. Не пророчествовал даже о том, что считал истиной. О том, что станет царём. Не пророчествовал ещё и потому, что, как и положено, не был в истине уверен. В том, что она и есть истина.
Поэтому, в отличие от Иоанна, Иисус действовал не один. Собственно, он и не действовал, а лишь представлял движение, считавшие его, а не брата Иакова, законным наследником Давида.
А в том языческом мире любого законного наследника любого царя, как самих царей или видных священников, величали земными богами. Сынами бога.
К этому и сводилось действие Иисуса – быть Божьим сыном. О действовании он и не думал.
Как думал тот же Иуда Искариот. Поднимавший народ против Рима.
Как думал первосвященник Каиафа. Обносивший еврейский мир железным забором.
Как думал другой первосвященник, Джонатан Анна. Казнённый за вмешательство в политику. Вмешавшийся даже в казнь Иисуса: доставил ему чашу с ядом.
Как думал «добрый самаритянин» Симон Магус. Он же святой Лазарь, воскрешённый Христом. Он же апостол Симеон Зелот, казнённый вместе с ним.
Как думали остальные. Все, кто боролись. То есть – совершали действия. Действовали на мир. Выходили из себя в него. Иисус не действовал. Просто был. В себе. Вокруг него шла борьба. Иногда она касалась и его. И иногда – когда касалась – он откликался. И всё.
Но через него пришло изменение. Действие. Воспитанный в традиции строжайших ессейских ритуалов, Иисус подготовил потрясение не только этого движения, но и всей еврейской религии. Подготовил тем, что просто был.
Это потрясение, выход иудаизма во враждебный ему окружающий мир, породил новое учение.
Во имя возможности когда-нибудь стать царём и действовать Иисус стал инакомыслящим. Мир вокруг него сам пришёл в соответствие с его иной мыслью.
