В Пророки, кстати, «справа от себя», он поставил некоего старика Варавву.
В три часа пополудни, когда «тройке» надлежало взойти на амвон и объявить благую весть об очередной милости Всевышнего, Иисус совершил неслыханную дерзость.
Он – сказано в Завете – «преобразился». «Одежды Его сделались блистающими, весьма белыми, как снег, как на земле белильщик не может выбелить бельё.»
На амвоне Иисус оттеснил в сторону Ионатана Анна, встал посередине «тройки», на главное место, и заговорил от имени самого Первосвященника! Которому лишь и позволено завершать церемонию Судного дня!
Я представил себе реакцию Ильича или Лейба, сделай я с ними раньше срока нечто подобное. Не заткни я глотку Каменеву с Зиновьевым, даже в этой тройке я оказался бы четвёртым.
Берия, видимо, разгадал мою мысль и вставил:
– Эс ром схвас гаекетебина – цители кочоба ундао! (Сделай это кто-нибудь другой, его назвали бы выскочкой!)
Я сделал вид, что не понял Лаврентия. Не слышал даже. Ибо слушаю Ёсика.
Как сказано в Завете, повторил майор, «в последний великий день праздника стоял Иисус и возгласил, говоря: кто жаждет, иди ко Мне и пей. Кто верует в Меня, у того потекут реки воды живой».
Слова эти тоже были дерзостью, ибо принадлежали Иоанну Крестителю из клана первосвященников Цаддок. Клана, к которому Иисус не имел отношения. И который только и обладал правом распоряжаться «водою живой» – водою крещения.
Этот поступок, однако, имел прямое отношение к Иоанну.
Хотя его уже казнили за ошибку в предсказании срока восшествия давидова Царя, в этот самый Судный день, согласно его другому пророчеству, бог наконец изволит вмешаться в людские дела и вернёт к власти истинного первосвященника – из Цаддоков.
Вмешался, однако, не бог – прихожане. Бросившись к амвону, они стащили оттуда Иисуса и содрали с него, как с самозванца, «блистающие одежды», наряжаться в которые позволено лишь первосвященникам.
Между тем, сказал Ёсик, как и сказано в Завете, действительно «раздался Голос самого Отца, возвестивший об Иисусе: Это есть сын мой любимый!»
– «Раздался голос самого Отца»? – встревожился Берия. – «Действительно» – говоришь?
А Мао высказал предположение, что Ёсик притомился.
Нет, не притомился, ответил тот. Именно «Голос». Так называли в Кумране представителя «Отца». Иерусалимского первосвященника. Которым был тогда Каиафа. А «Голосом» был Симон Магус.
Услышав о скандале в храме, он поспешил туда и, указав на Иисуса, воскликнул от имени самого «Отца»: «Это Сын мой!»
Симон тем самым не возвеличил Иисуса, а наоборот, вернул его на своё место, вниз. На должность «Христа», Царя. Ибо в «тройке» Царь и Пророк считались Сынами Священника.
– И это весь твой проступок? – удивился Берия и повернулся ко мне. – Амас чинури тройкац апативебда Иосес! Гограц. (Такое Иисусу простила бы даже китайская «тройка». Во главе с тыквой!)
Ёсик возразил: Иисус совершил важный поступок! Ибо, назвавшись первосвященником, он бросил вызов тогдашнему еврейскому укладу.
То есть, в его понимании – всему мировому укладу: диаспора, мол, священна не меньше Палестины! А во-вторых, мол, даже в главном святилище главным священником может стать любой! Главное – не земля и происхождение или принадлежность к клану, а кто ты есть!
– Оцень тоцно! – согласился Мао. – Молодец!
Другой судьбоносный поступок Иисуса связан с тем же Симоном Магусом, именуемsv в Завете святым Лазарем.
…В декабре того же года Понтий Пилат рассерчал за что-то на евреев и распоясался.
– Как наш Никита Сергеевич! – вставил Лаврентий и повернулся к Хрущёву. – Тоже в декабре. Правда, не в том, а в каждом году. И не в Иудее, а масштабнее – на Украине!
Никита шаркал теперь по паркету в обнимку с Микояном. По-прежнему – танго. Булганин не ревновал. Скучал.
Пилат, как сказано в Завете, «смешал кровь галилеян с жертвами их». Переодел солдат в еврейские одежды и спустил их в толпу митингующих иудеев. Солдаты перебили многих активистов, но – когда раскрылось, что за этим стоял римский прокуратор – еврейские зелоты подняли бунт.
Возглавила его тоже тройка. Все трое националисты – Варавва (он же Никодим), Иуда Искариот и Симон Магус. Римляне легко бунт подавили, но сама тройка скрылась. Варавва, в частности, – с кровью римлянина на руках.
Пилат взбесился и развернул розыск этих «воров», предвкушая милейший сердцу вид – три креста на фоне скупого вечернего неба над Лысой горой.
Должность Симона или Лазаря занял Ионатан Анна. Вздохнул с облегчением и Иисус, которого новый кумранский «Отец» всегда признавал законным давидовым отпрыском.
Пока римляне разыскивали бунтовщиков, два влиятельнейших еврея, Агриппа и Антипа Ироды, продолжали лезть из кожи, досаждая друг другу. Антипа благоволил Симону, из-за чего Агриппа распорядился предать того отлучению.
Отлучённого наряжали в погребальный саван и заключали в склеп на несколько дней, символизируя тем самым его духовную кончину. «Могильным» склепом служили в Кумране пещеры, в одну из которых и заключили опозоренного Симона-Лазаря.
На третий день, однако, Антипа, воспользовавшись своим неожиданным, но временным успехом в Риме, приказывает его освободить. Неожиданно же церемонию освобождения вызвался провести Иисус.
– Поцему?! – взвизгнул Ши Чжэ от своего имени. – Он зе политицецкий враг! Семён этот!
Почему – как раз неизвестно. То ли из «любви к врагам», то ли из старых симпатий к Симону, то ли из желания досадить Агриппе Ироду, ненавидевшему Иисуса, то ли ещё почему-то.
Например, потому что разница между еврейскими партиями, не только между ессеями и не-ессеями, а между всякими назореями, зелотами, задоккитами и прочими, – разница между ими всеми заключалась не в степени ненависти к Риму, а в представлении о том, как ненависть выражать.
И все они стремились к одному, – положить конец римскому владычеству и возродить иудейскую монархию…
– Хоросо, – не унимался переводчик, – но поцему тоцно? Поцему вы этого не знаете? Вы!
Ёсик начал отвечать издалека. Сперва – как Учитель: известно ли человеку как и когда из «человека для себя» он становится «человеком для других»?
Потом ускользнул в майора: если бы ему, Ёсику, поручили написать докладную об Учителе, он написал бы её не вводя главного персонажа. Самогоє Учителя. Рассказал бы зато обо всём другом, что поддаётся отчёту. И получился бы нужный документ.
Потом он сам задал китайцу вопрос: когда один человек думает о другом, – что при этом и с кем происходит? С человеком, который думает, или с тем, о котором думают? Более того…
Лаврентий снова – и справедливо – качнул пальцем. Майор осёкся и заключил: остальное в связи с историей Лазаря рассказано в Завете дословно.
Единственное – приблизившись к пещере, Иисус, как и в легенде, прищемил себе ноздри, ибо, дескать, «мертвец» вонял. Но вонял он не трупной вонью, как сказано в Завете, а обычной. От отсутствия воды в жаркой пещере.
– Заркой? – придрался вдруг Ши Чжэ теперь от имени Мао. – Откуда это известно?
Я же был там, ответил Ёсик. Но дело не в этом.
– А в цём? – отчего-то злился переводчик.
В том, что, «воскресив» Лазаря, Иисус попал в чёрный список римского прокуратора. Список, включавший в себя и тех, кто сочувствовал антиримским смутьянам и бунтовщикам.
– Как это мозно делать?! – сдался Ши Чжэ непонятно от чьего имени. – Оцень больсая осибка!
