сильнее… самого себя.
Что в нём, как во всём сущем, есть добро и зло. Ангел и сатана. И что он способен выбирать между ними. Спастись.
И что выбирать надо добро. А выбрав – за него бороться. С самим собой. С миром вокруг. Со всем сущим.
Бороться за Спасение.
Спасение чего? От чего?
Себя от себя же? Или от других? Или – других от себя?
Сатана молчит. Его дело – пребывать, а не отвечать на вопросы. Его дело – внушать своё благодаря пребыванию.
Внушать, что главное – быть живым. И что быть живым – это иметь силу и наращивать её. Ибо без неё невозможно бороться. С самим же собой. Со всем сущим. Без неё не искоренишь зла.
И что человек лучше самого себя. А небеса – лучше земли. И нельзя просто пребывать, как просто пребывает яблоня. И всё остальное на земле, что не есть человек. Что просто пребывать – низменно. И что поэтому пребывание на земле должно быть войной за вознесение на небеса. Война с собой. Со всем сущим.
Спасение.
Небесное Царство.
Новый Иерусалим.
Мечта.
Цель.
Надежда.
Борьба с сатаной…
Всё это – человек. Царство Сатаны. Исчадие ада.
Всё это, наконец, хуже, хуже, хуже, чем яблоня.
98. Погода была – как предупреждение…
…Вселившийся в меня и Сидящий во мне ничего этого мне не нашёптывал. Он просто пребывал во мне. И своим пребыванием скрывал во мне от меня мою же силу. И все эти мысли, сознавал я, всплыли в моей голове от развернувшегося бессилия.
Но это бессилие есть не слабость, а другое. Другая сила. Та самая, которая сделала во мне ненужной мою собственную. Прежнюю. Которая затерялась во мне как раз потому, что стала вдруг мне ненужной.
Я осмотрелся. В гостиной было тихо. И не было движения. Лишь суетился маятник в шкафу времени – и, как прежде, прокалывал своим тиканьем точки в тугой пелене пустоты.
Вспомнился и прежний вопрос: между чем всё-таки раскачивается маятник постижения жизни?
На полпути между часами и мною стоял стул, на котором сидел Ёсик. Стул был пустой. Ёсик ушёл. Ушёл ли Ёсик – или вселился в меня? Рядом с его пустым стулом стоял другой. Тоже пустой. Ушёл ли Лаврентий – или вселился в меня?
Я развернул голову в другую сторону. Ушёл ли Мао – или вселился в меня?
Вся вселенная причудилась мне вдруг тихой и пустой. Ничего – кроме мириады пустых стульев. Всех на свете людей куда-то выдуло. Все вдруг исчезли в мгновенном и бесшумном Армагеддоне.
Остался лишь я… Но исчезли ли все – или вселились в меня?
Маятник постижения жизни раскачивался теперь между двумя одинаковыми ответами.
Мне стало холодно. Я медленно поднялся со своего стула, оглянулся на него, тоже теперь пустой, и побрёл в кабинет. Мао прав: «Вам надо улецься в кровать…» Которой у меня не было.
Был диван. Я взглянул на него и стал искать синий плед. Черчиллевский.
Он завалился за спинку. Встряхнув его, я вспомнил про яблоню. Подошёл к двери в сад и припал к стеклу.
Нет, ей было не холодно. Ветер не сбивал уже холстину с тонких веток. Его уже не было.
И снег падал теперь густой, спокойный и ровный – прямые белые спицы между белым небом и белой землёй.
Как дождевые нити в кумранской пустыне. Которые связали её с бесцветным небом в тот самый день, когда в Ёсика вселился Учитель. «Погода была – как предупреждение», вспомнил я…
99. Запомни себя, Спаситель!
Уже засыпая, я увидел Учителя. Таким, каким видел в детстве. На кресте. С терновым венцом на окровавленном лбу. С поникшей головой. С острыми скулами. С сухими губами. С прикрытыми веками. Которые он раскроет только в самом конце. Чтобы воздеть очи к небесам, выдохнуть «Свершилось!» и уронить голову на грудь.
Спася человечество.
Всё теперь я так и увидел. Он уронил голову, испустил дух и спас человечество…
Но потом грома в небе, как в детстве, не было. Не было и ливня. И «завеса в храме» не «раздралась надвое». И камни не «расселись». Ничего этого не было.
Прошло время.
Толпа под крестом разбрелась. Свет в небе стал быстро убывать. И когда его уже не осталось, Учитель вдруг приподнял веки и воровато повёл зрачками. Вокруг было тихо и пусто. Он раскрыл глаза шире – и ухмыльнулся!
Он не увидел меня. Потому что я смотрел на него изнутри. Не из своего – из его же нутра. Я посмотрел ему прямо в глаза – и замер: это были глаза Ёсика!
Я вскочил с дивана, отбросил плед и встал на ковре, как вкопанный. Боясь шевельнуться. Боясь даже вздохнуть. Ибо я был не один. Внутри меня пребывал сатана. Ёсик!
Меня обманули! Ёсик с Лаврентием! Лишили силы! В меня вселили сатану! Мне внушили, что Спасения нет! Нету Небесного Царства! Нету борьбы! Нету добра и зла! Ничего нету!
Нету Армагеддона!
…Я велел себе успокоиться. Взглянул на Надю. Потом шагнул к камину, налил себе «Арарата». Выпил и снова налил. И снова выпил.
Потом вернулся к дивану и присел…
Всё просто: сатана не хочет Армагеддона – и вселился в меня. А его подослал ко мне Лаврентий…
Который потом, когда-нибудь, так и не дорвавшись до трона, придумает взамен легенду, что в меня, как во всякого, вошёл Христос, который укрыл от меня мою же силу – и исполнил волю божью, спас человечество…
И что его наслал на меня он, Лаврентий…
Теперь уже я дышал ровно. Теперь уже внутри меня было тихо. Ёсик забился там в угол и сам теперь затаил дыхание. Понимал, что ему пришёл конец. Понимал, что конец приходит в мире и злу. Что ему с Лаврентием так и не удалось привязать мои руки к перекладине на столбе.
Понимал, что я не могу забыть о народе. Не могу его оставить на произвол судьбы. И не могу не спасать его.
Как учил Учитель. «Не думайте, что Я пришёл принести мир на землю. Не мир пришёл Я принести, но меч! Потерявший душу свою ради Меня, сбережёт её!»
