— Помогал тебе? Помогал тебе в чем? — спрашивает он, останавливаясь и сердито глядя на меня. — Это выглядело так, словно он сам себе помогал. Если бы его голос действовал на тебя, я бы сказал, что ты наслаждалась этим.
Мои щеки окрашивает румянец, и я начинаю паниковать.
— Я имела в виду, до того что… — я замолкаю. Я даже не могу быть честной с Расселом о том, что произошло со мной в 7- Eleven. Чем меньше он знает обо всем этом, тем лучше. Но я решила это не за тем, чтобы защитить Рассела? Но я не чувствую защиты, он ощущает это, будто предательство, и я чувствую, что мое сердце режут, как будто оно кровоточит потому, что я причинила ему боль.
— Я имею в виду, разве это больше чем наблюдение? Вот я и говорю Женевьева, — саркастически добавляет он, — а почему ты не расскажешь мне о том, что ты делала весь вечер с тем парнем, который пару дней назад был твоим врагом.
Он ждет, что я что-нибудь скажу, но я не могу.
— Нет… Ты ничего не хочешь мне сказать? — спрашивает он.
— Извини Рассел, — просто сказала я. Мое горло сжимается от боли.
— Да, да, прости, — саркастическим тоном отвечает он.
Плечи Рассела опускаются, когда он уходит прочь, оставив меня с чувством стыда и раскаяния.
Глава 11
Потерянный рай
Утром я пропускаю завтрак, потому что хочу избежать встречи с Расселом. Мне все еще больно от того, что произошло вчера вечером; поцелуй с Ридом был удивительным, но меня мучило предательство, которое я увидела в глазах Рассела.
Той ночью Булочка и Брауни изо всех сил пытались подбодрить меня, но я все еще чувствую себя ужасно, из-за боли, причерченной Расселу. Но дело не только в этом, я чувствую себя потерянной, словно струна, что окутала мое сердце, порвалась и ускользает сквозь пальцы.
Я решаю пойти в класс истории искусств пораньше, так я смогу поговорить с мистером МакКинаном. Я нахожу его подготавливающим слайды к своей лекции. Сейчас, когда Булочка упомянула об этом «плохом мальчике», Сэм кажется мне симпатичным. С темными волосами и голубыми глазами, в семь тридцать утра ему присуща легкая неряшливость.
— Простите, мистер МакКинон, могу я войти? — спрашиваю я, стоя в дверях его класса.
— А, Женевьева, это ты? — спрашивает он, посмотрев поверх проектора. — Да, пожалуйста, проходи. Ты пришла сказать, что будешь для меня позировать? — уверенно спрашивает он.
— Итак, вы читаете мысли, а еще вы артист, — отвечаю я. — Прошу прошения, за то, что заставила вас ждать моего ответа.
— Все в порядке. Это всего лишь показывает, что ты умна не по годам и не принимаешь все за чистую монету, — хвалит он. — Когда тебе удобно попозировать мне?
— Я свободна по вторникам и четвергам. В другие вечера у меня тренировки по хоккею, — говорю я.
— Хорошо, как насчет с 15:30 до 17:00? Дневной свет идеально подойдет для того, что я задумал, — говорит он, поясняя мне, что он имеет в виду портрет.
— Мне удобно. Когда мы должны начать? — немного стесняясь, говорю я.
— Если ты можешь, то сегодня, мой ассистент Дэбора возьмет несколько картин. В 15:30, - говорит он, с энтузиазмом потирая свои руки.
— Я приду, — отвечаю я. — Я могу вам помочь в настройки проектора?
— Ну… эээ, кто-то перепутал все мои слайды. Я буду говорить о палеолите, Ванессы Веллендорской, но, по какой-то причине, все мои слайды перепутались, видите… — говорит он, указывая на экран. — Я застрял на Иврониме Боске «Сад райских наслаждений».
Я пытаюсь скрыть свое удивление, потому что эта картина считается скандальной… ммм… в смысле с точки зрения высокого искусства.
— Это выглядит довольно сложным, — говорю я, глядя на живопись, которая, кажется, состоит из трех картин, связанных друг с другом.
